новых сингуляризмов. Ибо как нет «лошади» за пределами «множества всех лошадей», так нет и «Гамлета» за пределами класса всех восприятий этой драмы.

Класс восприятий литературного произведения доставляет регулятивные нормы, которым индивидуальный читатель подчиняться не обязан, – но знакомство с тем, как воспринимает произведение данная социальная группа, помогает индивидууму выработать и собственное восприятие. Если критик, сталкивающийся с исключительно оригинальным произведением как его первый читатель, вязнет в трудностях по поводу принятия решения о стратегии восприятия, семантики и оценки произведения, то ошибочно предположение, будто это происходит оттого, что критик плох: не вполне независим в суждениях. Артикулированное критическое суждение – это анализ впечатлений от чтения, основанный на целом ряде решений. Чтение при этом принципиально должно быть целостным. Целостной является атмосфера любого переживания, понимаемого как полностью, так и частично; в конечном счете даже и вовсе непонимаемых – в интеллектуальном смысле. Критику необходимо разместить литературное произведение на определенном категориальном уровне – на «адекватном фоне» других произведений, но и вообще культурных явлений – не только литературных. Следовательно, необходимо, вскрыв родословие данного произведения «по перу», добавить его родословие и «по природе», причем в связи с тем и другим родословием показать степень его оригинальности. Всегда можно объявить его как явной аберрацией, так и настоящим откровением. Если критик хочет, чтобы его критика была имманентной («что писатель хотел сделать и что он фактически сделал»), то ему – критику – необходимо догадаться, на какие «уровни» и категорий, и смыслов ориентировал автор свое сочинение. При углублении во все эти вопросы решения критика не могут не быть в какой-то мере произвольными. Еще не существует (как социально определенных норм) семантики и аксиологии, а вследствие этого – и ранга данного произведения. Применение «физикалистско-гностического» метода, который мы здесь пропагандируем, тоже не устраняет этой неясности, а самое большее – может выявить ее наличие. Этот «физикалистско-гностический» метод обнаруживает только, что мы располагаем свободой, которая равносильна определенному ограничению аподиктичности в тех случаях, когда обычно постулируется существование «до конца объективно открываемых свойств». Как можно по существу нелитературные и некритические решения, углубляющиеся в свой предмет «целостно-интуитивным» способом, вторично рационализировать и аргументировать, так можно и произведением, непонятым даже в тех аспектах, которыми оно нас потрясло, бездоказательно, зато вполне искренне восхищаться в отношении его конструкций и значений. Чувство меры, которое помогает критику увидеть, что, «превознося до небес» данное произведение, он пересолил, – это чувство, вообще говоря, не «сидит» в самом «распознавательном аппарате» критика как его логическая или информационная характеристика, но действует обособленно от этого аппарата, как бы в стороне от «машины дискурса». Поэтому распознавая некоторое произведение – субъективно – как среднее, критик, исходя из него, может оказаться захваченным своими собственными мыслями, цепочка развития которых, звено за звеном, уведет его бог весть куда – и только когда он доберется совсем уже до необыкновенных мест, внезапно его осенит мысль, сколь произвольным было это его «распознавание» в самых начальных своих шагах.

Поскольку в «распознавательном аппарате» возможно задействование множества разных стратегий и интерпретаций, ничто, кроме общественных процессов круговорота информации (воплощенной в мнениях заинтересованных личностей и социальных слоев), не конституирует «адекватных суждений». Процессы установления регулятивных мнений не являются необратимыми, особенно если речь идет о недавно написанных произведениях. Даже чем шире начальная амплитуда разброса критических оценок, тем менее определённы крайние позиции. Критика, достойная так называться, никогда не предлагает «голых оценок», но всегда – определенное количество предпосылок, поданных по возможности explicite. Эти предпосылки необходимо принять, если желаешь результатов, подобных тем, к которым пришел критик. Цепи доказательств, связанных с семантикой, аксиологией, поиском эквивалентов, могут быть построены весьма корректно в логическом отношении. Впрочем, это встречается редко; выбору доказательств, образно говоря, «приклеенных» к тем или иным местам произведения, первоначально присуща неустранимая произвольность. Если первые отзывы критиков нашли резонанс у других публично выступающих лиц, то эти отзывы могут нарушить уже начавшийся процесс кристаллизации определенного варианта коллективного восприятия данного произведения. Это возможно, потому что регулятивное мнение создается медленно, долго остается неокрепшим, как бы рыхлым. Нечто иное – это действия критиков, по отношению к которым возможно трансформирующее воздействие, и еще иное – еще не начавшийся процесс коллективного восприятия данного произведения. Ведь критик может счесть первые (отличные от его собственного) варианты прочтения данного произведения «ложными», «искаженными» по отношению к самому произведению. Однако и эти варианты служат ему поддержкой и опорой, задавая как бы первые точки некоей аксиометрической шкалы. Благодаря этим вариантам он уже не обязан заново давать способ размещения оценок на шкале и вообще создавать эту шкалу ex nihilo. Ибо чужие точки зрения помогают нам формулировать нашу собственную: во-первых, благодаря тому, что с их помощью мы можем выбирать между уже готовыми альтернативами. Во-вторых, благодаря тому, что точки зрения предшественников обнаруживают лакуны в понятийном поле произведения и могут послужить примерами «поучительных ошибок» для дальнейшего применения метода «проб и ошибок». Кроме того, в формулировках этих точек зрения обнаруживаются «цели», то есть «предельные пункты понимания», причем обнаруживаются более отчетливо, нежели исходные пункты. Достаточно бывает раскрыть эти цели, понять их (интуитивно) как ошибочные, чтобы проложить путь к собственным исследованиям и не пойти путями уже артикулированных и отвергнутых тезисов. Эрудиция, вкус, чутье, здравый смысл помогают сузить пределы неопределенности индивидуальных решений, но не ликвидировать эту неопределенность полностью. Ибо в известной мере ситуация литературного произведения бывает похожа на языковую ситуацию в том отношении, что принимаемое языковедами за ошибку перестает быть таковой, как только лишь никто, кроме них, данного оборота уже не будет считать ошибкой.

Для нас интересно будет здесь – по поводу модели артикуляции, как она (модель) представлена в генотипе – обсудить, в какой мере можно считать генотип дискретным и «жестким» объектом в том смысле, что отдельным его элементам (генам) удается поставить во взаимно однозначное соответствие те или иные черты и свойства фенотипа. Prima facie применение такого комплексного подхода, возможно, столкнется с техническими трудностями – однако не принципиальными. Трудности эти связаны в основном с проблематикой восприятия литературного произведения. В этой области какая бы то ни было «компаративистика» (в физическом смысле) текстов и их читательских конкретизаций становится невозможной. Однако оказывается, что принципиальная измеримость как генотипов, так и фенотипов еще не имплицирует возможности поставить их во взаимнооднозначные соответствия для каждого отдельного случая. Это удивительно, но факт. В самом деле, можно исследовать генотип физическими средствами с очень большой точностью и получить таким образом (чего в полном и целостном виде пока не сделано) его полный стереохимический образ как спиралевидной системы макромолекулярных соединений типа дезоксирибонуклеиновых кислот. Можно далее установить локализацию атомных групп в рамках генотипа и построить его увеличенную структурную модель. Это