Невозможно удержаться от смеха, когда читаешь возмущения отечественных литературоведов, особенно современных, по поводу частного письма Николая I. Главное в этих преисполненных негодования обличениях: кто он такой, этот Николай I? Как посмел «прапорщик на престоле» с его солдафонскими мозгами иметь мнение о творчестве, не то что порицать создание величайшего национального гения? При этом используются древние (и весьма гнусные) приемы демагогов — выдирают из текста письма удобные для «обличений» клочья и одновременно старательно размахивают (к месту и не к месту) именем трагически погибшего поэта. Наиболее распространенный аргумент обличителей: император сам переспал чуть ли не со всеми фрейлинами двора, ему ли, развратнику, вообще рассуждать о нравственной стороне произведений непревзойденного Лермонтова?!

Отвечая на эти вопросы, прежде всего подчеркну: Николай I заслуженно входит в немногочисленный ряд выдающихся государственников, кто создавал и хранил ту Россию, которую в XX в. мы развалили — вначале в незначительной степени большевики, а окончательно и бесповоротно разодрали страну на националистические ошметки во имя личной наживы нынешние буржуазные демократы и прежде всех обслуживающая их либеральная интеллигенция. Спрашивается, кому, как не государственнику, сознающему свою ответственность перед возглавляемым им народом, давать оценку творчеству современного ему писателя с позиций созидательной ценности произведений этого писателя для духовного укрепления российского общества? Тем более что оценка эта была дана в частном письме, дана честно, четко, с разъяснением позиций и со знанием дела.

Еще комичнее выглядят рассуждения критиков о нравственном и безнравственном, если учесть, что в XVIII — первой половине XIX в. в этих понятиях доминировали прежде всего вера в Бога, верность государю и долг перед Отечеством. Все прочее, в том числе и интимная жизнь человека, были вторичны и относились скорее к области бытовой морали. И «Герой нашего времени», и в еще большей степени «Демон» для своей эпохи были произведениями аморальными (о «Маскараде» вообще умолчим), они только подтверждали, что сокрытие Михаилом Юрьевичем от начальства факта дуэли с Барантом случилось не по вине молодого легкомыслия или из-за правомерных опасений офицера за свое будущее, но в первую очередь по причине злостной, глубоко укоренившейся в Лермонтове безнравственности в целом.

И здесь мы подходим к главному, напрямую Николаем I не сказанному, но буквально сквозящему в каждой строке его письма. Помните, В. И. Ленин назвал роман «Анна Каренина» зеркалом русской революции? Он имел в виду, что в романе как нельзя ярче вырисовалась картина всепоглощающего нравственного разложения отечественной аристократии, дворянства и интеллигенции в целом, а это неизбежно вело к единственному исходу — к народной революции. Но виновен ли был в этом лично Лев Толстой? То, что писатель сам был частью этой аристократии и этой интеллигенции и нес в себе все пороки современного ему общества, вовсе не означает, что он не имел права хотя бы косвенно признать неизбежность великой смуты (им же в числе многих прочих спровоцированной). К тому же Лев Толстой создавал свой шедевр уже на завершающем этапе существования императорской России, в преддверии катастрофы.

Но первым романом — зеркалом русской революции — бесспорно следует признать «Героя нашего времени»! Это был роман-предчувствие, роман-сирена о том, что разложение правящей элиты России принимает катастрофический, необратимый характер. При этом Лермонтов неотвратимо был частью этой порочной элиты общества, и требовать от него иного подхода в своих творениях никто не имеет права. Недаром поэт в предисловии к роману сказал: «… Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно портрет, но не одного человека; это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии…» Точно так же и теми же пороками был болен и сам Лермонтов — родное дитя своей общественной среды. Более того, восторг читателей — современников писателя по поводу лермонтовского романа во многом является свидетельством всеохватывающей деградации и морального разложения правящего класса России уже в 1840-х гг.!

Император же, как государственник, неизбежно требовал от творца не творчества, а агиток за нравственность! И это тоже следует понять и не осуждать. Здесь мы опять же приведем пример из истории Древнего Рима — трагедия Октавиана Августа, боровшегося за нравственность аристократии во имя спасения этой же аристократии: борьба эта потерпела сокрушительное поражение, и Рим в конце концов пал, преданный и загубленный собственными аристократами.

Интуитивно Николай I уловил подспудный смысл «Героя нашего времени», но одновременно почувствовал собственное бессилие перед надвигавшейся развязкой, тщетность своих попыток противостоять ей… А потому автор романа стал для императора знаковой фигурой его могущественного бессилия перед грядущим. Вскоре Крымская война подтвердила правоту Лермонтова.

Уже после гибели поэта мнение Николая I о «Герое нашего времени» и Лермонтове поддержала его старшая сестра, герцогиня Веймарская Мария Павловна[209], блистательная покровительница великого Гете. В частности, она написала императрице-ятровке:

Александра Федоровна вынуждена была отступить и признать безнравственность самых популярных тогда произведений писателя — «Героя нашего времени» и «Демона». Но императрица видела и другое: Михаил Юрьевич одновременно был и величайшим духовным поэтом России. Недаром она переписал к себе в дневник и не раз цитировала уже названную выше «Молитву»:

Масштаб лермонтовской духовной поэзии стал понятен после публикации его стихотворений из записной книжки князя Одоевского. Только тогда поэт предстал пред Россией во всей необъятной мощи своего духовного величия. Императрица оказалась права, но слишком поздно пришло подтверждение ее правоты. Темная сторона души поэта, воплощенная словом в образе Григория Александровича Печорина, погубила своего творца.