Отозвавшись на просьбу брата, император намекнул Бенкендорфу оставить поручика в покое. Граф исполнил волю царя, но поддержку шефа жандармов Михаил Юрьевич потерял навсегда. Это дало повод ряду лермонтоведов утверждать, что ненависть Николая I к опальному поэту всячески подогревалась и раздувалась Бенкендорфом, а ряд аналитических выводов, сделанных императором в письмах по поводу творчества Михаила Юрьевича, якобы является пересказом слов хитрого шефа жандармов.

5

Однако положение ссыльного усугубили иные события. Императрица Александра Федоровна тайно завидовала тому авторитету, который имела в свое время в обществе императрица Елизавета Алексеевна. Особенно ее волновали отношения предшественницы с А. С. Пушкиным. Хотелось Александре Федоровне иметь подобного поэта и при своей особе. Выбор ее пал на Михаила Юрьевича.

С января 1839 г. императрица все чаще начала упоминать о Лермонтове в своих дневниках и в переписке. Кстати, уже давно существует ничем не подтвержденная традиция рассказывать о том, как в маскараде в ночь на 1 января 1840 г. Александра Федоровна, будучи инкогнито, пыталась лично пообщаться с поэтом, но Михаил Юрьевич лишь надерзил императрице да еще повел себя нетактично, начав ее «преследовать» по залу. Будто именно об этом событии повествует стихотворение «Как часто пестрою толпою окружен…», опубликованное в первой книжке журнала «Отечественные записки» за 1840 г. Лермонтоведы давно опровергли[205] эту нелепую историю, но она так нравится читателям, что продолжает кочевать из издания в издание.

Однако нельзя отрицать и другое. Александра Федоровна была встревожена дуэлью Лермонтова и Баранта, и се симпатии явно были на стороне поэта. Об этом свидетельствуют и ее дневниковые записи, и записки придворным, даже письмо сыну Александру Николаевичу. Защитить Михаила Юрьевича от ссылки на Кавказ императрица, тогда уже утратившая последние возможности влиять на мужа, была не в силах. Но она все-таки предприняла попытку вызволить Лермонтова с Кавказа. Правда, этим лишь навлекла на поэта еще более суровую опалу!

Весной 1840 г. Александра Федоровна выехала в Пруссию, к своему смертельно больному отцу королю Фридриху-Вильгельму III (1770–1840). С собою она взяла роман «Герой нашего времени» и по прочтении пришла от него в восторг. В июне на похороны скончавшегося короля в Берлин приехал лично Николай I, глубоко уважавший тестя. В Россию император возвращался морем, а Александра Федоровна еще оставалась в Германии, чтобы пройти лечебный курс в Эмсе. В дорогу она дала мужу роман Лермонтова и очень просила императора непременно с ним познакомиться. Николай пообещал сделать это самым скорым образом.

12 июня 1840 г. в обществе графа А. Х. Бенкендорфа и графа А. Ф. Орлова[206] царь отплыл на пароходе «Богатырь» в Россию. На борту «Богатыря» и произошли роковые события, окончательно решившие судьбу Михаила Юрьевича Лермонтова, — в течение двух дней путешествия царь внимательно прочитал «Героя нашего времени».

Знаменитое письмо[207] Николая I императрице Александре Федоровне от 13–14 (25–26) июня 1840 г. по поводу лермонтовского романа, бесспорно, вошло в классическое наследие русской литературной критики. Впервые в отечественной истории глава государства, один из достойнейших государственников российской монархии дал точную аргументированную характеристику классическому произведению национальной литературы с позиций государственных и общественных интересов, а не индивидуалистических вкусов. Он фактически определил критерии единственно возможного государственного подхода к литературному творчеству вообще и к писателю как личности в частности. Кстати, именно этими критериями впоследствии (сознательно или интуитивно — мы не знаем) руководствовался и И. В. Сталин.

Император четко поставил вопрос об ответственности, прежде всего о нравственной ответственности писателя перед обществом и государством. Не менее важным, с его точки зрения, является и соотношение данного человеку свыше таланта, даже гения, и того, на что этот талант (гений) употреблен, поскольку выбор здесь целиком во власти человека-творца. С точки зрения Николая I, для общества основополагающим критерием должно быть не то, сколь прекрасным создано данное произведение, сколь совершенны его формы, восхитительны образы и мудры рассуждения, но прежде всего то, какие нравственные цели преследует оно в конечном итоге. Другими словами, царь отверг столь возлюбленный нынешней интеллигенцией девиз: «Красота спасет мир», сделав упор на том, что красота красоте рознь: что есть блистательно созданные творения, которые «ожесточают характер», герои которых «производят болезненное действие, потому что в конце концов начинаешь верить, что весь мир состоит только из подобных личностей, у которых даже хорошие с виду поступки совершаются не иначе как по гнусным и грязным побуждениям». Исходя из сказанного, император задался вопросом: «Какой же это может дать результат? Презрение и ненависть к человечеству! Но это ли цель нашего существования на земле?» Отвечая на всю совокупность вопросов, возникших у него при чтении «Героя нашего времени», Николай I с позиции государственника (отметьте, не литературного критика или в целом озабоченного лишь собственным эгоистичным мнением интеллигента, но именно государственника — защитника интересов государства, управляющего и обязанного сберегать общество!) вынес окончательный приговор тому, как поручик (не писатель, не поэт, а русский офицер, призванный сберегать Отечество — Православие, народ и самодержавие) Лермонтов пользует данный ему Богом гений: «Жалкое дарование, оно указывает на извращенный ум автора».

Со времени прочтения романа император окончательно пришел к мнению, что Михаил Юрьевич есть глубоко безнравственный, бесчестный человек. Отныне о возвращении поэта из ссылки и разговора быть не могло, Лермонтова держали бы на Кавказе до последнего издыхания, подобно тому как усох душой и телом на берегах сурового Понта великий Овидий, презренный римскими императорами за безнравственность!

Первым, кому в России досталось тогда от императора «на орехи», видимо, оказался великий князь Михаил Павлович — за покровительство Лермонтову в его конфликте с Бенкендорфом. Великий князь в меценаты поэту никогда не стремился, а после императорского разноса стал со временем злейшим врагом Михаила Юрьевича. Это ему принадлежит высказывание по поводу «Демона»: «Был у нас итальянский Вельзевул, английский Люцифер, немецкий Мефистофель, теперь явился русский Демон, значит, нечистой силы прибыло. Только я никак не пойму, кто кого создал: Лермонтов ли духа зла или же дух зла — Лермонтова»[208].