Для поддержания работы сердца пациентке вводился адреналин, препарат наперстянки, а для свертывания крови – фибриноген, что, к сожалению, не дало положительных результатов и заставило применить прямое переливание крови.

В связи с личным указанием генерала Андронова с кондитерской фабрики № 17 были вызваны все доноры, имеющие ту же группу крови (- 1), что и у пациентки…

Генерал Андропов стоял у окна операционной и смотрел на Вирджинию. Сквозь толстое стекло он отчетливо видел ее бледное, отекшее, с лиловыми пятнами лицо, сине-черные губы и разметавшиеся по подушке спутанные волосы. Сейчас эта женщина почти ничем не напоминала недавно обаятельную, мягкую и доверчиво-трогательную Вирджинию. Очередной донор с кондитерской фабрики лежал на соседнем столе, прозрачный белый шнур с пульсирующей алой струйкой крови соединял вену донора и вену Вирджинии. Здесь же, в операционной, дежурили очередная хирургическая медсестра и два ассистента хирурга.

А рядом с генералом стояла старая женщина-врач в форме полковника медицинской службы и с папиросой в узких, плотно сжатых губах. После большой паузы она коротко сказала:

– Мусатов перестарался, товарищ генерал. Он ввел ей слишком большую дозу простогландина…

Генерал коротко взглянул на нее, она пояснила:

– Это рискованное лекарство, товарищ генерал. Импортное. Черт его знает, какими дозами его вводить. Для нее это оказалась слишком большая доза…

Но генералу не нужны были ее объяснения. Его просто раздражал мужицкий запах плохого табака от ее «Беломора». И, увидев, как он невольно отвел голову от дыма ее папиросы, женщина-врач поспешно отошла в глубину ординаторской, загасила папиросу.

Он остался один на один с этим окном и со своими мыслями. Пожалуй, впервые в жизни он стоял лицом к лицу со своей жертвой. Все те, кто был убит по его приказу за годы его работы в КГБ, кто «случайно» попал в автомобильные катастрофы, был застрелен наемными профессиональными бандитами и террористами, все те, кого свели с ума в психбольницах принудительные меры лечения от диссидентства, и все, кто сейчас, в эту же минуту, сходил там с ума, или замерзал в сибирских лагерях, или пытался бороться с ним, с генералом, многодневными голодовками, – он никогда не видел их лиц, глаз, не слышал их голосов. Те люди были просто пешками в большой игре за безопасность советского строя, диктатуру Коммунистической партии и за его личную власть. Их нужно было смести с шахматной доски – в лагерь, в психушку, на Запад или на кладбище.

Но всей его великой власти над госпожой Смертью, которая приходила к людям в точно назначенное им время, словно работала в штабе КГБ в самом мелком чине, – этой власти оказалось недостаточно, чтобы приказать другой госпоже – Жизни – не покидать тело Вирджинии.

И теперь он стоял у стеклянного окна операционной и смотрел, как вытекает, вытекает жизнь из ее тела. И в то же время изучал, что происходит сейчас с его собственной душой. И он видел, что больше, чем Вирджинию, ему жаль сейчас самого себя. Он уже старый человек, он прожил жестокую, изматывающую нервы и мозги жизнь и последние сорок лет этой жизни отдал погоне за самым головокружительным чувством – чувством полной, непререкаемой царской власти. Но так ли уж нужна ему эта власть сейчас, когда ему уже 67? Ярмо этой власти всем своим грузом ляжет на его немолодые плечи, и из охотника за властью он, как и все его предшественники, превратится в настороженного зверя, слушающего приближение шагов молодых, выслеживающих его охотников. Они – если не уследить – недрогнувшей рукой выпустят из его тела такую же, как эта, кровь. И найдется ли тогда хоть один донор, который отдаст ему кровь своих молодых вен? Господи, что же такое жизнь? Неужели всего-навсего эти несколько литров крови, которые можно перекачать из тела в тело? Или жизнь – это что-то другое? Улыбка Вирджинии, сосновый воздух подмосковного леса, резная тень парковой листвы, солнце черноморских пляжей и простая радость любить эту женщину?

Нет, он не допустит этой смерти, он не верит в свое бессилие. Он повернулся к женщине-врачу:

– Ее нужно спасти.

– Я могу ручаться только за то, что она будет жить, пока будет продолжаться прямое переливание крови, товарищ генерал. Но это уже двадцать шестой донор, у нас осталось только восемь.

– В донорах недостатка не будет, я прикажу. Какая группа крови у доктора Мусатова?

Женщина-врач посмотрела ему в глаза.

– Если у него та же группа крови, что и у нее, – сказал генерал, – он ляжет следующим донором и отдаст ей половину своей крови.

– Он не выживет после этого, товарищ генерал. Максимальная доза, которую можно взять у человека…

– Меня это не интересует, – перебил генерал. – Передайте ему, что у него столько же шансов на жизнь, сколько и у нее. Кстати, и у вас тоже. Вызывайте лучших врачей, любое количество доноров. Имейте в виду, что вы спасаете не ее, а себя.

Босоногий ребенок, крохотная девочка с пухлыми ножками и с белыми завитками волос на веселом синеглазом личике бежала по горячему песку флоридского пляжа. Смеясь, как ангел, звала Ставинского за собой. И, просыпаясь по утрам, Ставинский радостно перебирал в памяти эти сны. Девочка! У него будет девочка, еще одна дочка! Не было ни разочарования, что все-таки девочка, а не мальчик, ни тревоги за то, что она так легко, почти не касаясь ножками земли, бежит от него во сне, а он все не может догнать ее, – не было. Только радостное, праздничное возбуждение на весь день и легкое удивление – почему каждую ночь снится только этот один и тот же сон.

И он чувствовал, видел, что это его радостное возбуждение помогает ему во всем – закройщик Володя Иванов передал шифровку из Вашингтона: в ночь похищения Вирджинии на озере Ильмень под Новгородом их будет ждать самолет, – а сегодня с утра позвонил Илья Андронов и сам пригласил в театр, во МХАТ, на спектакль «Так победим!». Вот уже месяц, как этот спектакль был сенсацией всей театральной Москвы. Говорили, что спектакль готовился давно, но Суслов – бывший главный идеолог партии – запрещал премьеру. А теперь, после смерти Суслова…

– Старичок, приезжай обязательно, – сказал Илья по телефону. – Спектакль, говорят, потрясающий, а сегодня будет даже не один спектакль, а два.

– Что ты имеешь в виду?

– Не могу по телефону, сам увидишь. Билеты возьмешь у администратора, я вам заказал. Встретимся в антракте.

На Тверском бульваре, где стоит новое, тяжеленно-приземистое здание МХАТа, действительно творилось что-то необыкновенное. Со стороны улицы Горького и со стороны улицы Герцена движение транспорта было перекрыто, и милиция разрешала въезд только по театральным билетам. Конечно, генеральские погоны и удостоверение Генерального штаба Советской Армии помогли Ставинскому и Гале проехать через эти кордоны, но и возле театра негде было поставить машину – все было запружено «Жигулями» и «Москвичами» московской театральной и правительственной элиты и черными «Волгами» КГБ со стальными усами радиоантенн. Нарушая все правила, машины стояли даже на тротуаре.