Чужое лицо - Эдуард Тополь

Плавать по морям необходимо, жить не так уж необходимо.

Пословица древних греков

– Ваша фамилия Ставинский? Роман Ставинский?

– Да.

– Вы получили американское гражданство?

– Да. Два месяца назад.

– Но вы тоскуете по России?

Ставинский посмотрел им в глаза. И усмехнулся. В конце концов, ему уже наплевать, что о нем думают в CIA[1]. Решительно наплевать. Он живет в этой дыре уже четыре года, и кому какое дело, о чем он тут тоскует. Он уже американец, полноправный американец, и плевать ему на CIA.

– Да, я тоскую по России, – сказал он с вызовом. – Ну и что?

– Вы хотите туда вернуться?

– Нет.

– Почему?

– Там меня прямо с аэродрома увезут в тюрьму.

– За что?

– За те интервью о Советах, которые я дал вашим радиостанциям сразу, как приехал в Америку.

– Но потом вы все же обращались в советское посольство, чтобы вам разрешили вернуться.

– Тогда я был моложе. Я бы отсидел пять лет и сейчас уже вышел. Что вы от меня хотите?

– Ничего особенного. Маленькую услугу. Если вам не нравится Америка…

– Разве я сказал, что мне не нравится Америка?

– Ну, если вы тоскуете по России…

– Это еще не значит, что мне не нравится Америка. Это замечательная страна, и я здесь ненавижу только одного человека.

– Нашего президента? За то, что ухудшает отношения с русскими?

– Нет. Самого себя. Я ненавижу себя в этой стране. Но к CIA это не имеет отношения. Зачем вы пришли?

– Помочь вам вернуться в Россию.

Он посмотрел на них удивленно.

– Нам нужно вывезти оттуда одного человека, – сказал один из них. – Вы полетите туда и… останетесь. А он по вашим документам прилетит сюда. Вот и все. Конечно, мы дадим вам советские документы на другую фамилию для жизни в России и деньги…

Ставинский распечатал пачку «Мальборо», выбил сигарету, прикурил и глубоко затянулся. Он ждал их шесть лет, этих джиннов, и вот они пришли. Не с неба, не из бутылки, а из CIA. Он затянулся еще раз. Хорошо же он выглядит в их глазах – небритый, в грязном свитере, мешки под глазами…

– Почему вы выбрали меня?

– Потому что вы похожи на того человека. Или он – на вас. Может быть, не в точности, но мы сделаем из вас двойников, это уже не проблема. Главное – форма черепа, цвет глаз и еще кой-какие детали. Смотрите. – И второй положил перед Ставинским веер фотографий. На первых – он, Роман Ставинский, в фас и полупрофиль (Ставинский узнал те свои фотографии, которые он сделал для получения американского гражданства три месяца назад), а на следующих, подрисованных, – вроде бы тоже он, но чуть-чуть другой – чуть курносей, коротко стрижен, и уши вроде другие. – Видите? Вас можно чуть переделать, и будет другое лицо. Такое или такое. Вы даже станете чуть моложе, хотите?

– А кто он – этот ваш? – спросил Ставинский. – Какая-то важная персона? Шпион? Или диссидент?

– Мы же еще не договорились, – ответил первый. – И пока вам этого знать не нужно. Ну? Так что вы думаете?

Ставинский откинулся в кресле и посмотрел на обоих. Они неплохо говорят по-русски, эти сукины дети. Наверно, были в России, и не раз. Он спросил:

– А если в Москве я тут же пойду в КГБ и стукну про это дело?

– Вряд ли. У вас тут остается дочь.

– Ну, она американка и не отвечает за отца. И выходит замуж за американца. Что вы ей можете сделать?

– Н-да… – сказал один из них. – С таким настроением вам действительно лучше не ехать. У нас есть другие кандидаты. – И он сделал движение, чтобы встать.

Ставинский усмехнулся:

– Подождите. Разве у меня тоже есть двойники?

– Не то чтобы двойники… Просто подогнать копии под оригинал можно с разных сторон, как вы понимаете. Мы просмотрели в архиве ФБР шесть тысяч русских эмигрантов вашего возраста и выбрали троих. Если вы откажетесь, у нас в запасе есть еще двое.

– Не стоит меня шантажировать. – Ставинский криво усмехнулся. – Значит, если я соглашусь – я должен там остаться. А если я захочу вернуться?

Они развели руками:

– Зачем? Когда вы обращались в советское посольство, вы же просились к ним навсегда. Даже готовы были отсидеть в тюрьме, чтобы жить в вашей любимой России. А мы вам предлагаем без всякой тюрьмы. Дорога за наш счет, настоящий советский паспорт и все другие документы. Конечно, вы уже будете там не Ставинским, а… каким-нибудь Ивановым или Егоровым – как захотите. Найдете работу, устроитесь. Зубные техники везде живут неплохо, не так ли? – Один из них встал. – А что касается предательства, то… у нас тоже есть свои люди в Советском Союзе. Предателя найдут. Но мы вам предлагаем честную сделку… Подумайте до среды. Вот наш телефон. Если вы не позвоните до среды, значит вы не согласны. И тогда забудьте об этом разговоре. Всего хорошего.

– Постойте! Этот телефон… Здесь же код не нашего штата.

– 202 – это код Вашингтона. Вы можете позвонить нам в коллект, за наш счет.

– Я не об этом! Значит, вы специально прилетели с того побережья?…

– Этого требуют интересы нашей и пока еще вашей страны. Я говорю об Америке, – сказал один, но улыбнулись они оба.

– Но я же неделю назад видел вас тут на рыбалке…

– Еще вы могли видеть нас в баре напротив, и у вас в клинике, и в других местах. Мы с вами знакомились. Издали. У вас есть еще вопросы?

– Еще бы! Тысяча!

– На них мы вам дадим ответ в Вашингтоне. Если вы позвоните нам до среды. До свиданья!

И они вышли.

Ставинский подошел к окну. Со второго этажа ему было видно, как они, не оглядываясь, сели в синий «шевроле» и укатили от его дома. Вот те раз! Хорошо, что Оли нет дома. Хотя если они следят за ним уже не меньше недели, то они знают ее расписание. Впрочем, о чем он думает? Россия! Москва! После эмиграции ему три года снился запах сирени за окном его московской квартиры. И все шесть лет эмиграции ему снятся московские девочки, ни одна американка не приснилась ему за это время, хотя, казалось бы, американские шлюхи ничем не хуже русских, делают все то же самое, и все-таки… Но спокойно, спокойно. Ему сорок шесть лет, у него тут дом и неплохая работа, две машины, и какие! О таких и не мечтать в России, там «Жигули» или «Москвич» – предел роскоши. У него тут дочь, и он ее любит. А кого еще тут любить? Этот дом, в котором ему нечего делать, когда Оли нет дома (а ее нет дома все чаще и чаще, а скоро и вообще не будет)? Или Барбару – сорокалетнюю продавщицу из магазина «7/11», у которой он ночует два раза в неделю? Что ему любить тут, в этой стране? Он поздно сюда приехал, поздно. Оттуда, из России, Америка казалась идеальной и сказочной. Все, чего не было в России, было здесь: роскошные машины, отели, миллионеры, путешествия по миру, собственные самолеты и яхты. Но… все, чем был он в России, – этого нет здесь. Здесь он никто и ничто – лаборант в зубопротезной больнице, делает старухам протезы. И то слава Богу, что отец выучил его этому ремеслу с детства и мать заставила пойти в медицинский институт. Иначе бы он тут загнулся, как погибают все сорокалетние журналисты-эмигранты, какими бы расталантливыми они ни были там, в России. Кому они тут нужны с их чудовищным английским, на котором они не только писать, но и разговаривать толком не умеют? Да, он поздно сюда приехал, поздно. Правильно говорят эмигранты – сначала Америка кажется страной неограниченных возможностей, а потом ты видишь, что эти возможности не для тебя. Здесь нужно родиться или хотя бы приехать сюда, как его Оля – двенадцатилетним. А приехать в сорок лет – это было аферой и самоубийством. Так что? Ехать обратно? Такой случай! Такой случай бывает раз в жизни, нет, один раз на шесть тысяч жизней, они же проверили шесть тысяч эмигрантов. Но бросить Олю? Жить там под чужой фамилией? Все время под страхом, что тебя арестуют? Ведь любая деталь, любая мелочь может выдать тебя с головой. Эти американцы даже не представляют систему проверок в СССР. Военный билет, трудовая книжка, прописка – стоит кому-либо проверить любую строку, послать запрос на прежнюю работу, и – все: КГБ в его самом страшном виде, отобьют печенку и легкие, каждый зуб выбьют и, в конце концов, расстреляют, как изменника родины и шпиона. И никакая Америка не поможет, и Россия не посочувствует…