– Невозможно проникнуть? Еще как можно! Ты и сам это прекрасно знаешь. Ты же столько раз в меня, гм, проникал! Все, хватит уже глупостей, лежи, а я пойду заварю тебе чаю.

– Карин, вот еще что…

Остановившись на пороге, она спросила с легким нетерпением:

– Ja?

– «Девушка на качелях» – подлинник. Маллет подтвердил. Она стоит больше сотни тысяч фунтов.

– Что ж, спасибо Белой Лошади. Рада за тебя.

Она ушла на кухню, не выказывая ни малейшего волнения, будто я сообщил ей, что мы удостоились почетного упоминания среди участников выставки цветов.

Весь день я провел в постели. Мне было очень плохо. Я попросил Карин задернуть шторы, а когда она отправилась в магазин, не мог ни читать, ни слушать радио. Я засыпал, просыпался, принимал аспирин и пил горячий чай. К обеду Карин вернулась, и я попросил ее поставить «Девушку на качелях» на комод в спальне, чтобы статуэтка была у меня перед глазами.

Меня знобило, пот лился градом. Совершенно обессиленный, я сам себе казался жертвой кораблекрушения, выброшенной на берег. Я словно бы подвергся ужасным, невыносимым мукам и чудом уцелел. Меня страшили смутные, непонятные воспоминания. Что именно произошло? А вдруг это случится еще раз? Неужели Карин ничего не знает? Или знает, но не говорит? Сознание мутилось, и я снова уснул.

На следующий день, хотя мне стало лучше, Карин не разрешила мне пойти на работу.

– Алан, если мы разбогатеем, то совершенно не имеет значения, пропустишь ли ты день или нет. Дейрдра прекрасно справляется сама, а счета или важные письма я тебе принесу. Погода сегодня великолепная. Посидел бы ты в саду. Только сиди, а не ухаживай за клумбами.

В пятницу утром температура у меня пришла в норму – Карин купила термометр, – и после позднего завтрака я все-таки отправился в магазин на Нортбрук-стрит. В четверг «Вестник Ньюбери» опубликовал извещение о помолвке маменьки. Дейрдра его уже видела и теперь восторженно меня расспрашивала. Я поговорил с ней и ушел в кабинет, ознакомиться с корреспонденцией. Писем было не много. Я попросил миссис Тасуэлл напечатать ответы, сел за стол, якобы проверить инвентарные списки, и задумался о нашей новой ситуации.

Постепенно я начинал трезво осмысливать наше невероятное везение – и все благодаря Карин! – и представлял его резонно и взвешенно. Неудивительно, что во вторник мне было не по себе, а все из-за волнений и жары. Конечно же, это все объясняло. А теперь следовало разобраться, как быть дальше, потому что Карин, судя по всему, предоставила это исключительно мне.

Однако спешно придумывать практические решения было незачем. Я сгорал от желания поведать о нашей находке кому-нибудь из тех, кто в этом разбирается, но здесь требовалось действовать осмотрительно. Нельзя было повсеместно разглашать то, что мы стали обладателями крошечной фарфоровой статуэтки огромной ценности. Отдавать фигурку на хранение в банк мне не хотелось. Молчанием Карин я уже заручился, хотя она и сама все понимала. Ни Дейрдре, ни миссис Тасуэлл я ничего не говорил. Сообщать об этом журналистам из «Вестника Ньюбери», весьма достойным представителям своей профессии, я пока не собирался, и маменьку тоже решил держать в неведении. Она всегда горячо одобряла мое увлечение антикварной керамикой и желала мне всяческих успехов, поэтому вряд ли сможет сохранить в тайне такую невероятную новость. «Представляете, мой сын и его очаровательная жена посетили торги в…» Нет, этого ни в коем случае делать нельзя, слухи мгновенно разлетятся по всей округе. Однако же, как примерный сын, я обязан был хотя бы намекнуть ей о находке. Нехорошо, если маменька обо всем узнает последней.

Я позвонил в Бристоль:

– Маменька, знаешь, у нас отличные новости! Я пока не могу посвятить тебя во все подробности, просто хочу предупредить тебя первой.

– Ах, Алан, какая радость! Вы с Карин ждете ребенка?

Я рассмеялся:

– Что ж, все может быть. Обещаю, о будущем ребенке и о возможной дате его появления ты тоже узнаешь первой. Нет, новости связаны с работой. Как я уже сказал, никаких подробностей сообщить пока не могу, но не хочу, чтобы ты думала, что я известил тебя в последнюю очередь. И на этом я загадочно умолкаю.

– Конечно же, сынок, я буду держать рот на замке, но очень рада за тебя. Ты этого заслуживаешь. Я всегда знала, что ты прекрасно разбираешься в керамике, а теперь вот знаю наверняка. – (Подобные заявления маменьки Флик называла «мамизмами».) – А Джеральду можно сказать?

– Безусловно. – (Ничего страшного, они все равно не представляют, о какой ценности идет речь.)

– Ах, он так за вас обрадуется! Кстати, Алан, когда ты приедешь познакомиться с Джеральдом? Я по тебе очень соскучилась, ведь мы уже два месяца не виделись. Между прочим, мы так надолго не разлучались, даже когда ты учился.

– Может быть, на следующие выходные? Если вас устроит, то мы с Карин приедем в пятницу и останемся до воскресного вечера.

– Замечательно, сынок! Погоди, я спрошу Флик… – Она прикрыла телефонную трубку рукой, а потом сказала: – Да, Флик рада будет вас принять. Значит, вы…

И так далее. Все это не могло не радовать.

– Кстати, надо бы подыскать подарок для Анджелы, нашей придирчивой читательницы. Может быть, купить ей «Детей воды»? Я читал книгу в шестилетнем возрасте и до сих пор помню содержание первых семидесяти страниц: жестокий мистер Граймс, старушка-ирландка, Элли в кроватке и, конечно же, Том, который опрометью кинулся в воду…

Что ж, пора браться за работу.

Но я никак не мог совладать со своим нетерпением. Хотелось поделиться новостью с тем, кто в полной мере способен оценить ее значение. С кем-то из знакомых, из тех, кому можно довериться. Внезапно меня осенило, и я решил позвонить в Копенгаген, Перу Симонсену.

Пер Симонсен, управляющий компании «Бинг и Грёндаль», был самым близким из моих датских знакомых. Когда я только начинал заниматься продажей и коллекционированием керамики, он взял меня под крыло и обучил всему, что нужно знать о современном и старинном датском фарфоре. Благодаря Перу Симонсену я побывал в музее компании, где хранится великолепная коллекция керамики, и обзавелся полезными связями, необходимыми для успешного ведения дел.

Пер вряд ли знал о существовании «Девушки на качелях», но хорошо разбирался в фарфоре, производимом на фабриках в Боу, Челси и на других английских мануфактурах восемнадцатого века, поэтому сразу поймет, «о чем я толкую», как выразился бы Джек Кейн. Я не сомневался, что Пер Симонсен не разгласит мою тайну. Вдобавок он жил в шести сотнях миль от Англии. Более того, поскольку я в некотором смысле был его протеже, он не станет мне завидовать, а, наоборот, искренне порадуется за меня.

– Карин, я позвоню в Копенгаген, Перу Симонсену, – сказал я.

– Зачем?

– Расскажу ему о «Девушке на качелях». Ему будет интересно. Кроме того, на него можно положиться. Ты никому не хочешь передать привет?