Он ждал, что Жеримский повторит либо выразит более резко то, что он накануне сказал в своем обращении к Конгрессу, но он не произнес ничего скандального. К облегчению Лоуренса, он полностью держался того скучного текста, который днем был заранее прислан в Белый дом. Лоуренс взглянул на текст своей речи, которую он должен был просмотреть с Энди в машине. Ллойд написал на полях некоторые свои добавления, но от первой до седьмой страницы не было ни одной остроумной или хорошо запоминающейся фразы. Ну, это и понятно, у Энди сегодня тоже был очень трудный день.

— Позвольте мне поблагодарить американский народ за щедрое гостеприимство и теплый прием, которым меня удостоили в вашей великой стране, а особенно поблагодарить вашего президента Тома Лоуренса.

Раздавшиеся аплодисменты были такими громкими и продолжительными, что Лоуренс невольно поднял глаза от своих заметок. Жеримский снова стоял неподвижно, глядя вверх на статую Ленина. Он подождал, пока аплодисменты не стихли, и сел. Он вовсе не выглядел довольным, что удивило Лоуренса, потому что, по его мнению, речь Жеримского была принята с гораздо большим воодушевлением, чем она того заслуживала.

Лоуренс встал, чтобы произнести ответную речь. Она была воспринята с учтивым интересом, но едва ли с энтузиазмом. Он закончил ее словами:

— Будем надеяться, Виктор, что это был только первый ваш визит в Соединенные Штаты, и от имени всех присутствующих я желаю вам завтра благополучного возвращения на родину.

Лоуренс счел, что соврать два раза в одной фразе — это перебор даже для политика, и пожалел, что не прочел свою речь заранее. Он сел под вежливые аплодисменты — но, конечно, не под такую бурную овацию, какая была устроена Жеримскому за его столь же банальную речь.

Когда подали кофе, Жеримский встал и отошел к двойным дверям в дальнем конце зала. Он начал желать гостям «спокойной ночи» таким тоном, который ясно показывал, что он хочет как можно скорее от них избавиться.

Через несколько минут после того, как все часы в посольстве пробили десять, Лоуренс встал и направился к своему хозяину. Но, подобно Цезарю на Капитолии, его постоянно останавливали граждане, желавшие коснуться края его тоги.[58]Когда он в конце концов дошел до двери, Жеримский слегка кивнул ему и проводил вниз в вестибюль первого этажа. Поскольку Жеримский не произносил ни слова, Лоуренс имел возможность осмотреть скульптуру Иисуса Христа работы Эрнста Неизвестного, которая все еще стояла в вестибюле. Лоуренса удивило, что хотя в посольство вернулся Ленин, Христос тоже оставался там. Дойдя до машины, Лоуренс повернулся, чтобы помахать рукой своему хозяину, но Жеримский уже ушел в посольство. Если бы он проводил Лоуренса до машины, то увидел бы, что там его ожидает начальник секретной службы. Когда Лоуренс сел в машину и дверца закрылась, Брэйтуэйт сказал:

— Вы были правы, сэр.

Первым человеком, которого Жеримский увидел, вернувшись в посольство, был посол: он удовлетворенно улыбался.

— Романов все еще в здании? — закричал Жеримский, не в силах скрыть свою ярость.

— Да, господин президент, — ответил посол, семеня за своим вождем. — Он был…

— Немедленно приведите его ко мне!

— Куда именно?

— Туда, где был ваш кабинет.

Петровский побежал за Романовым.

Жеримский быстро пошел по длинному мраморному коридору; не убавляя шага, он резким толчком открыл дверь кабинета посла, словно ударяя подвесную боксерскую грушу. Первое, что он увидел, была винтовка, все еще лежавшая на столе. Он сел в мягкое кожаное кресло, в котором обычно сидел посол.

Нетерпеливо ожидая прихода Романова, он взял в руки винтовку и начал ее рассматривать. Открыв затвор и заглянув внутрь, он увидел, что единственная пуля все еще на месте. Подняв винтовку к плечу, он почувствовал, что она идеально сбалансирована, и впервые понял, почему Фицджералд полетел через всю Америку, чтобы найти ее двойника.

Тут он увидел, что боёк ударника вставлен на место.

Жеримский услышал шаги в коридоре. Перед тем как дверь открылась, он положил винтовку себе на колени.

Петровский и Романов буквально вбежали в кабинет. Жеримский бесцеремонно указал им на два стула по другую сторону стола.

— Где Фицджералд? — спросил он еще до того, как Романов сел. — Вы мне сказали, что он будет здесь к четырем часам дня. Вы хвастались: «Все пойдет, как надо; он согласился с моим планом». Это ваши точные слова.

— Так мы договорились, когда я виделся с ним сразу после полуночи, господин президент, — сказал Романов.

— Так что же случилось между полуночью и четырьмя часами дня?

— Когда мои люди сопровождали его в город сегодня утром, водитель был вынужден остановиться на светофоре. Фицджералд выбежал из машины на другую сторону улицы и поймал проходившее такси. Мы гнались за этим такси до аэропорта, но когда наконец догнали, Фицджералда в такси не было.

— То есть вы позволили ему сбежать, — сказал Жеримский. — Не так ли?

Романов опустил голову и ничего не сказал.

Президент понизил голос до шепота.

— Как я понимаю, у вас в мафии есть свой кодекс, — он закрыл затвор винтовки. — Тех, кто не выполняет соглашения, ждет наказание.

Романов в ужасе посмотрел на Жеримского, который поднял винтовку и нацелился ему в грудь.

— Да или нет? — спросил Жеримский.

Романов кивнул. Жеримский улыбнулся человеку, который принял приговор своего собственного суда, и нажал спусковой крючок. Пуля с обтекаемой хвостовой частью впилась Романову на сантиметр ниже сердца и отбросила его назад к стенке, где он оставался неподвижным пару секунд, а потом соскользнул на ковер. Стена, ковер, костюм посла и его плиссированная рубашка были забрызганы кровью.

Жеримский медленно повернул винтовку к своему бывшему представителю в Вашингтоне.

— Нет, нет! — закричал Петровский, падая на колени. — Я сам уйду, я уйду в отставку!

Жеримский снова нажал спусковой крючок. Услышав щелчок, он вспомнил, что винтовка была заряжена только одной пулей, и недовольно поднялся со своего места.

— Вам придется отдать костюм в чистку, — сказал он, как будто посол всего лишь запачкал рукав яичным желтком; президент положил винтовку на стол. — Я принимаю вашу отставку. Но прежде чем вы отсюда уберетесь, позаботьтесь отослать труп Романова в Петербург. Сделайте это побыстрее: я бы хотел быть там, когда его будут хоронить вместе с его папашей.

Петровский, все еще стоя на коленях, не ответил. Его мутило, и он был не в состоянии открыть рот.