– Как во время выборов под конец дня, да? – пошутил Мартинес.

– Похоже, но обычно мы не получаем голосов из Мексики, – согласился президент и указал на карту: в штате Чиуауа загорелось сразу несколько зеленых огней.

– А, черт, верно! Видимо, когда все это закончится, Госдепартаменту придется утрясать не один конфликт, а?

Президент не ответил, и Мартинес, слава богу, умолк. Я посмотрел на президента. Тот шевелил губами, словно разговаривал сам с собой. Он заметил мой взгляд, улыбнулся и произнес вслух:

Я из вежливости улыбнулся: ситуация – наша, во всяком случае, – к веселью не располагала.

Президент отвернулся и сказал:

– Кто-нибудь хочет ужинать? У меня впервые за несколько дней разыгрался аппетит.

К вечеру следующего дня зеленого на карте стало гораздо больше, чем красного. Рекстон распорядился установить в зале два монитора с прямым подключением к центру управления в Новом Пентагоне: один показывал сложным образом рассчитанный процент готовности к высадке, другой – расчетное время десантирования. Цифры на втором мониторе время от времени менялись то в одну, то в другую сторону, но последние два часа время колебалось около 17:43 по времени Восточного побережья.

Рекстон поднялся с места и объявил:

– Я думаю, надо назначить десантирование на семнадцать сорок пять. Господин президент, если позволите…

– Разумеется, сэр.

Рекстон повернулся к нам со Стариком:

– Если вы, донкихоты, все еще не передумали, то пора идти.

Я встал:

– Мэри, ты меня обязательно дождись.

– Где? – спросила она.

Еще раньше мы решили – правда, не без скандала, – что Мэри в операции участвовать не будет.

– Может быть, миссис Нивенс подождет вас здесь? – вмешался президент. – В конце концов, она – почти член семьи.

Он сопроводил приглашение своей лучшей улыбкой, и я сказал:

– Благодарю вас, сэр.

Полковника Гибси чуть не перекосило.

Спустя два часа мы были над целью, и дверь уже открылась. Мы с отцом шли последними, за молодыми десантниками, которые займутся настоящей работой. Руки у меня вспотели, и, видимо, от меня просто несло страхом. Ненавижу прыгать с парашютом.

С пистолетом в левой руке, инъектором с антитоксином – в правой, я перебирался от дома к дому в назначенном мне квартале – старый район Джефферсон-Сити, почти трущобы, застроенные многоквартирными домами пятидесятилетней давности. Я успел ввести антитоксин двум десяткам больных, и еще порций тридцать у меня оставалось, а затем нужно было идти к месту сбора у здания муниципалитета. Но по правде сказать, меня уже начинало мутить.

Я знал, зачем прилетел. Нет, не из любопытства. Я хотел своими глазами увидеть, как подыхают паразиты, хотел увидеть их мертвыми, всех, и эта иссушающая душу ненависть пересиливала все другие чувства. Увидел. Достаточно увидел. Теперь мне хотелось только домой – отмыться и забыть.

Работа была нетяжелая, но монотонная и, в общем, не для слабонервных. Ни одного живого паразита я пока не встретил, зато видел множество мертвых. Прижег собаку, у которой, мне показалось, был горб, хотя, может быть, я и ошибся: высадились мы перед закатом и вскоре стало совсем темно.

Хуже всего были запахи. Те, кто сравнивает вонь от немытых, запаршивевших больных людей с вонью овечьего стада, просто ненавидят овец.

Я закончил проверку дома, покричал на всякий случай – вдруг кто откликнется – и вышел на улицу. Никого. Поскольку все слегли от лихорадки, люди на улицах нам почти не встречались. Но на этот раз я увидел человека – редкое исключение. Он шел на заплетающихся ногах прямо на меня, но его пустые глаза, похоже, ничего не замечали. Я крикнул: «Эй!»

Человек остановился.

– У меня есть как раз то, что тебе нужно, – сказал я. – Вытяни руку.

Он попытался меня ударить. Я легко увернулся, двинул его несильно по шее, и он повалился лицом вниз. На спине у него краснела сыпь: совсем недавно там сидел паразит. Я выбрал над почками место почище, воткнул инъектор и чуть наклонил, чтобы сломать головку ампулы. Они были заряжены под давлением, так что больше ничего не требовалось. Я даже не потрудился его выдергивать, а оставил торчать из спины.

На первом этаже следующего дома оказалось семеро больных, большинство из них в таком плохом состоянии, что я, не говоря ни слова, ввел каждому по дозе и пошел дальше. На втором этаже – то же самое.

На самом последнем – три пустые квартиры. Правда, чтобы убедиться в этом, в одной из них пришлось выжечь замок. В четвертой жили – если можно так сказать. На полу кухни лежала женщина с пробитой головой. Паразит все еще сидел у нее на плечах, но уже мертвый. Я не стал их трогать и пошел дальше по квартире.

В ванной комнате, в старинной чугунной ванне, сидел, уронив голову на грудь, мужчина средних лет со вскрытыми венами. Мне показалось, что он мертв, но, когда я наклонился, мужчина с трудом поднял голову и глухо произнес:

– Вы пришли слишком поздно. Я убил свою жену.

Или слишком рано, подумал я. Судя по тому, сколько крови натекло на дне ванны, по его серому лицу, пятью минутами позже было бы лучше. Я смотрел на него, не зная, стоит ли тратить ампулу. Но тут он едва слышно произнес:

– Моя дочь…

– У вас есть дочь? – громко спросил я. – Где она?

Веки его дрогнули, но он ничего не сказал и снова уронил голову на грудь. Я покричал ему в ухо, потом вдавил большой палец в его шею. Пульса не было. На всякий случай, уходя, я оказал ему последнюю любезность: выстрелил в затылок.

Его дочь, лет восьми или около того, я нашел в постели в одной из комнат, – если бы не болезнь, очень симпатичная девчушка. Она проснулась, заплакала и назвала меня «папочкой».

– Да, папочка здесь. Сейчас папочка тебя вылечит, – сказал я и ввел ей антитоксин в ногу.

Она даже не заметила укола.

Я уже собрался идти, но она попросила пить. Пришлось возвращаться в ванную. Когда я держал стакан у ее губ, пронзительно зазвонил мой телефон, и от неожиданности я пролил немного воды.

– Сынок, ты меня слышишь?

Я притронулся к аппарату связи на поясе и включил свой телефон.

– Да. Что случилось?

– Я сейчас в небольшом парке к северу от тебя. Нужна твоя помощь.