— Здешняя работа. Я новый подмастерье столяра Дестрина.

— Неужто ты их сам смастерил. Хочешь сказать, что Дестрин обзавелся работником, умеющим делать вещицы не хуже, чем старый Дорман?

Наклонившись, она внимательно рассмотрела все три шкатулки, приговаривая:

— Ну, не Дорман конечно... Без особых изысков, однако... Добротно и со вкусом.

— Можно, взгляну ту, что с краю? — попросил худощавый старик в наряде из серой кожи. Холодный взгляд и лисье лицо этого типа мне не понравились, однако я кивнул и вручил ему шкатулку из красного дуба.

Осматривал он ее весьма тщательно, вглядываясь в каждое соединение, после чего вернул мне и почему-то чуть ли не с разочарованным видом сказал:

— Приличная работа. Прекрасный стиль.

— Пожалуй, ты и вправду знаешь свое дело, парень, — заметила цветочница, когда он кивнул и отошел.

— А кто это был? Небось, инспектор гильдии столяров?

— Наш префект не разрешает создавать гильдии. По его мнению, это способствует мздоимству.

— Так кто же он?

— Старый Джирл. В былые времена он, Дорман и Пэрлот вечно спорили из-за первенства. Сейчас он работает только по заказам богатых купцов, знати и самого префекта.

— Дай-ка я посмотрю ту, что в середине. Сколько она стоит? — женщина, просторная туника которой не могла скрыть чрезмерную пышность ее форм, ткнула пальцем в коробочку из белого дуба.

— Серебреник, — ответил я.

— Ну ты загнул! Пара медяков, это еще куда ни шло...

В конце концов мы сторговались на шести медяках, а две остальные коробочки пошли по пять. Получалось, что за вычетом платы за торговое место, стоимости дерева и доли Дестрина я не получил ни медяка прибыли. Правда, убытков тоже не понес, и у меня еще оставался материал для стула, но работа без прибыли меня не прельщала.

В последующие несколько восьмидневок мои доходы увеличились. Вместо того чтобы таскать вещи на рынок, я стал выставлять их в витрине лавки Дестрина. Это избавляло меня от необходимости платить рыночный сбор и мерзнуть на продуваемой зимними ветрами площади.

Первый стул принес аж три серебреника, хотя мне пришлось потратиться на лак для полировки и атлас для обивки сиденья. Похмыкав и постонав, Дестрин согласился с тем, что, поскольку материалы куплены за мой счет, их стоимость будет вычтена из его доли. Дейрдре по-прежнему наблюдала иногда за моей работой, а Брейгель позволял брать мелкие обрезки даром. Да и крупные, пригодные для серьезной работы, обходились мне всего в несколько медяков.

Гэрлок радовался всякой возможности покинуть стойло. Конюшню требовалось чистить, а это мне ой как не нравилось. Одно дело — сметать ароматные стружки, а совсем другое — выгребать навоз. Однако я делал это, а порой даже драил пол водой с едким мылом. От этого краснели руки, однако что-то внутри меня не позволяло допускать беспорядка — ни в лавке, ни в конюшне.

Чем дольше работал я с инструментами покойного Дормана, тем легче и лучше чувствовал дерево. Руки мои становились как бы продолжением моих мыслей. Иногда мне даже казалось, что я начинаю понимать отношение дядюшки Сардита к дереву и к его труду.

— Да кто же ты такой? — спросил как-то Дестрин, глядя на сделанное мною на заказ кресло для гостиной. Возможно, по меркам дядюшки Сардита оно и не было совершенным, но даже он одобрил бы мою работу. Зная, что заказчик — человек грузный, я углубил пазы и усилил крепления, но так, что изделие не стало выглядеть грубым и тяжеловесным.

В следующий миг Дестрин закашлялся, побледнел и пошатнулся. Я подался к нему:

— Тебе плохо?

— Сейчас пройдет... сейчас... все пройдет.

Но этого не случилось. Даже когда приступ кашля миновал и Дестрин смог выпрямиться, он оставался смертельно бледным. И тогда, впервые после прибытия в Фенард, я использовал свои способности для восприятия чего-либо иного, вроде структуры дерева. Я коснулся чувствами Дестрина... и отпрянул, как от удара. Все гармонические линии его организма были донельзя истончены и таяли чуть ли не на глазах. Это не являлось порчей или прикосновением зла, однако выглядело так, словно ремесленник был гораздо старше своих лет, словно он был древним старцем.

Непроизвольно, даже не подумав о том, что делаю, я немного укрепил его внутренний порядок.

— Кто же ты такой? — повторил он, придвигаясь поближе к очагу.

— Леррис, — ответил я, утирая лоб.

Дестрин покачал головой:

— Тебя обучал настоящий мастер, Леррис. Сам-то я владею лишь жалкой тенью ремесла и прекрасно это понимаю, но распознать способности и навык в другом могу. Когда ты берешься за рубанок или просто касаешься дерева, то напоминаешь моего отца. Иногда мне кажется, будто, глядя на кусок дерева, ты видишь его насквозь, словно находишься в другом мире.

— Я просто стараюсь заработать на жизнь, — мягко отозвался я. — Как и ты, Дестрин.

Он закашлялся и отмахнулся. На сей раз, с моей помощью, приступ закончился быстро.

— Проклятый холод, — пробормотал Дестрин. Потом мы встретились с ним взглядами, и он, кажется, что-то понял. И покачал головой. — Что будет со мной, когда ты уйдешь?

— Ты владел этой мастерской и до моего прихода, — отозвался я, стараясь заставить свой голос звучать твердо. Но мы оба понимали, что это не ответ.

Снаружи, сотрясая ставни и дребезжа стеклом, завывал ветер.

— Папа, ужин готов... — появившаяся у подножия лестницы Дейрдре выглядела такой маленькой и хрупкой, что казалось, будто этот ветер может унести ее прочь. Но подслушав случайно, как она торговалась из-за каких-то занавесок, я понял, что она вовсе не так уж беззащитна. И характер у нее железный.

— Пора перекусить, — согласился ремесленник.

Дейрдре подала ячменный суп и свежее печенье. Готовила она прекрасно. И улыбалась застенчиво и очень мило.

Той ночью, устроившись на своем топчане, я снова достал «Начала Гармонии». К тому времени я уже прочел этот опус по меньшей мере дважды.

К сожалению «прочесть» не означало «понять». Кое-что было, правда, совсем несложно. Например, я понимал, что мое вмешательство лишь ненамного улучшало самочувствие Дестрина и оттягивало неизбежный конец, но все равно он медленно умирал.

Вступление к книге полнилось невразумительными сентенциями, вроде «Учение без понимания способствует лишь умножению невзгод» или «Даже величайшим из великих доступно не все»...

Ну просто замечательно!

Я закрыл книгу и уставился в пустоту.

Чем дольше я мурыжил проклятую книженцию, тем больше возникало у меня новых вопросов. Бывало, я засиживался над ней допоздна, читал при тусклом свете масляной лампы, пока не начинали болеть глаза, но продраться сквозь нагромождения двусмысленностей, намеков и всяческой зауми так и не мог.