– Вот ещё, – фыркает, а я присаживаюсь на корточки напротив.

– Твой дружок наверняка сдох уже. Хочешь на него посмотреть? Тебе понравится, ты очень кровожадная женщина.

– Нет, – качает головой, а я крепко держу её за руки. Рывком поднимаюсь сам и поднимаю Юлю. До двери десяток шагов, и мне приходится чуть не волоком тащить за собой жену.

Я выталкиваю её за дверь, Юля бьётся бедром о косяк, цепляется за него свободной рукой, но я сильнее. В итоге она падает, а я напоминаю, нависая над ней:

– Тебе же плевать на него, ну. Так сходи и посмотри, что из-за тебя случилось с человеком.

– Дима, я не хочу! – отползает, но далеко не убежать. – Нет! Пожалуйста, не заставляй.

– Не упирайся, милая, ты должна посмотреть на то, что тебя ожидает. Нужно попрощаться с Вадиком.

Провоцирую её, ожидая выплеск истерики. И Юля меня не разочаровывает:

– Отпусти меня! – орёт, впадая в истерическое безумие, и крик её превращается в скулящий вой. – Дима, пожалуйста! Я всё сделаю, что ты захочешь, но не убивай меня. Пожалуйста

Внутренний таймер щёлкает: созрела.

– А теперь слушай, если хочешь, чтобы твоя красивая голова не улетела этой ночью в кусты.

– Я всё сделаю, обещаю. Клянусь! – вопит, обезумев от ужаса.

– Тогда, Юлия Евгеньевна, прошу пройти за мной в кабинет. Поговорим, наконец, как взрослые люди.

Она подписывает документы на развод. Соглашается со всеми пунктами, даже не слушая их. Ни во что не вникает, никуда не лезет. Просто делает, что говорю, болтая головой из стороны в сторону. От любого звука вздрагивает, и в некоторых местах подпись дрожит, но всё равно остаётся достаточно чёткой.

– Если ты только посмеешь выдать своего ублюдка за моего… – угрожаю, и от очередного громкого хлопка Юля подпрыгивает на месте.

– Нет-нет, Дима, нет, я всё понимаю, – её окончательно покидает решимость, когда в кабинет входит Валера. Он вытирает что-то красное с кулаков и недобро щерится, глядя на неё немигающим ледяным взглядом.

– Это… это кровь? – взвизгивает Юля, а Валера смеётся.

– А то!

Он демонстративно бросает тряпку на пол и, прикрыв за собой дверь, уходит.

– Валера разошёлся, – качаю головой и ногой отбрасываю тряпку. – Гадость.

Юля выполняет ещё одну просьбу, покорная и готовая на всё, лишь бы её не постигла участь Вадика. Она даже не спорит. Лишь решительно закусывает губу, я заставляю её записать ещё одно видео. Частное, без софитов и личного гримёра. Просто Юля и камера, один на один.

Глядя в экран, Юля рассказывает обо всём: об обмане, фальсификации и подтасовке фактов. О чужих детях в её животе и придуманном бесплодии. О случившемся разводе и невозможности сохранить то, что давно уже не является семьёй.

Это не для журналистов, хотя Юля знает: в любой момент я отдам им запись, стоит ей хоть на километр ко мне приблизиться. Но в основном это для Вари. О ней я думаю даже тогда, когда ничего, кроме ярости, не испытываю.

Юля, дрожащая и опустошённая, садится в машину Валеры, и тот подмигивает ей, вызывая новый приступ ужаса. Я знаю, что она больше никогда не появится в моей жизни, не после того, что пережила сегодня.

Машина трогается с места и медленно покидает территорию. Лишь раз уже бывшая жена оборачивается, мазнув по мне растерянным взглядом. Прощай, Юля.

Прощай навсегда.

– Вы меня убьёте? – спрашивает совершенно целый и абсолютно невредимый Вадик.

Он выглядит… смирившимся. Обречённым и готовым к любым последствиям. В подвале ярко горит лампа, висящая на тонкой цепочке под потолком, и лицо Вадика в этот момент выглядит по-детски пухлым и наивным.

– А должен?

Вадик глотает скопившуюся во рту слюну и неуверенно пожимает плечами.

– Можно я всё объясню?

– Избавь меня от подробностей твоей любви к моей жене, – хлопаю его по плечу, и Вадик слегка покачивается, но на ногах стоит крепко.

Сильный мальчик. Другой бы обоссался, но у этого штаны сухие.

– Я… мне было очень её жалко, – признаётся и всё-таки отводит взгляд. Закинув руки за спину, он напрягается весь, в струну вытягивается. – Она так много плакала, когда ездила к вам… ну, в ту квартиру. И вообще…

– Дай угадаю: она героически рыдала, всем своим видом намекая на моё равнодушие и своё одиночество?

Вадик резко кивает, ковыряя носком ботинка каменный пол.

– В один момент я очень вас ненавидел, – шмыгнув носом, с удвоенной силой ковыряет пол, словно решил подкоп сделать. – Но сегодня… я вдруг понял, что ей на меня плевать. Она просто использовала меня.

Последние слова он выплёвывает с такой злостью, и лицо становится жёстким. В глазах светится задетое мужское самолюбие и тот самый блеск, который отличает преданного женщиной мужчину от наивного влюблённого юнца.

– Когда ваши люди нашли нас… знаете, что она кричала? Что я увёз её силой, что изнасиловал её. Она… многое кричала. Очень обидное.

– И почему я не удивлён? – усмехаюсь.

Что можно хотеть от этого парня, если я сам, двадцать лет подряд, жил с человеком, которого ни капли не знал.

– Юля… Юлия Евгеньевна меня предала, – выдаёт на одной ноте, хмуро глядя на меня исподлобья.

– А ты предал меня, да? – я снова хлопаю его по плечу, и на этот раз Вадику не устоять. Он заваливается на спину и крепко жмурится. Готовится к смерти.

И мне, наверное, действительно нужно его грохнуть, но я… совсем ничего не чувствую. Ни злости, ни положенной по случаю ярости. Ничего, кроме усталости. Если бы хоть немного любил свою жену или волновался о собственной репутации, я бы обиделся и прикопал юношу. Но меньшее, чего мне хочется – убивать. Не из-за Юли так точно.

– Когда-то я тоже поверил, что смогу её спасти, – замечаю, засовывая руки в карманы. – Вообразил себя рыцарем в сияющих доспехах. Но эту женщину невозможно спасти, она не умеет быть благодарной, неспособна любить. Всё, на что она способна – тащить тех, кому она небезразлична, на дно.

Вадик распахивает глаза, а они такие голубые и чистые, что в них можно увидеть собственное отражение.

– Благодари моих парней, они спасли тебя от худшей участи, когда нашли вас.

– Дмитрий Николаевич, – пытается что-то сказать, нервно облизывая губы, и поднимается на ноги. – У меня мама… и сестра младшая. Ей всего шестнадцать.

– Давишь на жалость?

– Нет, я не о том, – он размашисто ерошит тёмные волосы, старательно подбирая слова. – Нет, я просто хочу, чтобы меня не хоронили в закрытом гробу. Мама… я не хочу, чтобы они расстроились ещё больше.