где-то шатается. И мы там, на Сфере, вместе с ним везде бываем, и он нам всякие вещи показывает, и мы думаем, что нам делать, чтобы всё узнать.

– Офигеть, – покачал головой Ян. – А дальше там с нами что было?

Он чувствовал, что ему и смешно – уж больно Пол порой бывает наивен – и любопытно одновременно. Да, у Пола действительно получалась сейчас сказка, которая больше подошла бы для детей, но в то же время сказка эта вызывала интерес, потому что Ян ощутил: это и впрямь только начало, Пол точно придумал что-то, что будет дальше, потому что дальше непременно должно что-то произойти, что-то случится, иначе не было бы сейчас у Пола такое загадочное лицо, точнее, половина лица, которая без бинтов и не с подбитым глазом.

– Это я тебе чуть-чуть рассказал, только в общих чертах, – усмехнулся Пол. – Потом расскажу подробнее. Там дальше будет интересней, потому что они, то есть мы, находят старинные книги, и в одной из них лежит бумажный самолетик.

Ого! Детская сказка как-то неожиданно перестала быть сказкой – Ян нахмурился, и Пол тут же это заметил.

– А в самолетике письмо, в котором рассказывается о том, с чего всё началось. И как появилось это их сопротивление, – загадочным голосом произнес он. – В общем, дальше я пока не придумал. Но придумаю.

– Круто, – покачал головой Ян.

– Сейчас я тебе круче расскажу. Помоги повыше сесть, – попросил Пол. – Я всё время сползаю, а нога не слушается.

Левую ногу ему сильно отбили, док, конечно, мазал её какой-то своей мазью, от которой боль унималась, но двигаться всё равно было тяжело, при движении боль вспыхивала с новой силой.

– Так что круче-то? – с интересом спросил Ян.

– Я решил у себя в голове погулять, а потом сходить на вышку, – Пол снова понизил голос. – В воображении, понимаешь? Хотел посмотреть, как там Система. В общем, я тебе один фокус покажу, но позже, потому что сейчас повторять не хочу, да и не получится у меня, наверное. Я почему-то устал, когда это сделал.

– Что ты сделал? – не понял Ян.

– Потрогал Систему, и она ответила, – шепотом сказал Пол. У Яна глаза полезли на лоб. – Понимаешь, я её потрогал… как бы у себя в голове, – объяснил он. – Но словно находился там, на вышке. Так же, как и там – взглядом, и последний предмет – рукой. Помнишь, как мы делали? Сперва осколок, который желтый, потом ременную пряжку, потом белую деталь, потом доков звонок, потом синий стержень от ручки, а потом большую гайку – и тут был ветер. Настоящий. Почти как там, может, послабее.

– Точно был? – почему-то тоже шепотом спросил Ян. Ему сделалось не по себе.

– Точно, – кивнул Пол. – Но, по-моему, мне еще рано это делать, голова разболелась, и устал, спал потом час, наверное.

– Ерунда какая-то, – покачал головой Ян. – Но ты же здесь.

– Ну да, – пожал плечами Пол. Точнее, он пожал одним плечом, здоровым. – Вот только сдается мне, что это без разницы. Что там, что здесь.

– Погоди, – Ян задумался. – Слушай, если это вот так, то… может быть, это получится и с самолётиками? Может быть, они и до Сферы долетают так же? Или нет? Ладно, если голова болит, то пока не надо, попозже тогда. Ветер, говоришь… ну и дела.

* * *

Док оказался просто добрый волшебник. Мало того, что математичка каждый день давала ему с собой из дома бумажный кулёк, в котором обязательно было что-то вкусное, причем именно для них, так док еще и умудрился где-то раздобыть целых четыре книги, новых книги, и эти самые книги затмили даже кулёчки – потому что отличались от тех, которые до того читали братья, разительно. Те, украденные из библиотеки, они были всё-таки для кого-то помладше, Ян это ощущал, но ведь выбирать не приходилось. А эти…

Это были книги взрослые, какие-то пронзительно-взрослые, печальные, мудрые, и смешные одновременно. Ни Пол, ни Ян до этого не думали, что, например, про войну можно писать так, чтобы у читающего сжималось сердце, сжималось от боли за героя, от страха, и что горе, спрятанное за блеклыми буквами, напечатанными на рыхлой пожелтевшей бумаге, может быть настолько реальным и настоящим. Все эти книги были о войне, о той главной, мировой войне, что шла лет шестьдесят назад (с датами всё время происходила путаница, их едва ли каждый год зачем-то «уточняли», и заставляли учить новые), причем люди, писавшие эти книги, находились на разных берегах этой огромной войны, и видели её вроде бы и по-разному, но вся инаковость стиралась в главном посыле этих книг, в главной идее, в главном смысле. Ничего хорошего в войне нет, говорили книги, и лучше бы её совсем не было, потому что любой герой, если он нормальный человек, мечтает о мире, о свободном чистом небе, и хочет он, чтобы война кончилась, потому что ничего романтичного и светлого в ней не существует, а есть только боль, смерть, горе, и ужас. Разумеется, на книгах стояли красные запрещающие печати, и оставалось только гадать, где док сумел раздобыть их, эти взрослые и грустные книги.

– Шесть дней, ребята, – предупредил док. – У вас есть шесть дней. Потом я должен буду вернуть это туда, откуда взял. Иначе у меня будут очень большие неприятности. Поняли?

– Поняли, – кивнул Ян. – Мы быстро читаем.

– Молодцы, – похвалил док.

Первой книгой оказалась «Повесть о настоящем человеке», авторства Полевого, и книгу эту братья прочли за ночь, причем вместе. Странно, сказал тогда Пол, почему эту книгу снабдили красной печатью, она же про летчика, про героя, причем летчик-то он был военный, и совершил абсолютно невозможную вещь, научился летать без ног, и воевал, и побеждал. Ян задумался, а потом ответил, что, видимо, из-за того, что он слишком живой в книге, этот летчик, слишком настоящий, за него переживаешь, ему сочувствуешь, причем настолько, что даже свои ноги болеть начинают от мыслей о том, что ему довелось перенести. Вот поэтому.

Второй книгой стала «Сестра печали» Шефнера, и эту книгу читали по очереди, и она тоже была до слёз, до дрожи, ведь она еще и перекликалась с тем, в чём жили сами братья