— Тётя, гляди, настоящий корабль! — Мальчик лет шести встал на цыпочки и протянул ей газетный корабль. Она не успела взять и посмотреть, он тут же отскочил от неё, что-то проделал с кораблём, подбежал. — Гляди, не корабль, самолёт. Ловко я умею?

Мальчик был беленький, сильно заросший, неухоженный, в грязной рубашке, в потёртых штанах с лямками крест-накрест на груди. Марья взяла его за руку, повела к углу Малой Бронной и Садовой. Сколько себя помнит, там всегда продавали мороженое. К счастью, ларёк был открыт и сейчас. Представила себе, что он — сын. Спросила: «Какое хочешь?», и, пока он светлыми глазками метался по бутафорным пачкам, не могла успокоить себя: сердце колотилось, как после соревнований по бегу.

Мальчик не лизал мороженое, подобно всем нормальным детям, а откусывал, словно это был хлеб, и глотал, не давая куску растаять.

— Подожди, — остановила его Марья, от жалости потеряв голос, — так совсем невкусно. Ты лижи.

Но логика взрослого человека, в своё время вдоволь наевшегося мороженого, не подействовала: мальчик мотнул экономно головой, чтобы не потерять ни секунды, и снова откусил большой кусок. Так, с мальчиком, заглатывающим мороженое, и подошла к газетному киоску, и сразу — лицом к лицу.

Но в киоске Колечки не оказалось. Сидела уютная, толстая, в старомодных буклях, очень пожилая дама, смотрела вопросительно на Марью.

— Вам нехорошо? — спросила участливо. — Что случилось?.

— Здесь должен работать мужчина…

— Вы имеете в виду Николая Антоновича? Он — в Кащенко.

— Дай ещё! — Мальчик дёрнул Марью за руку. Машинально оглянулась на мальчика, он смотрел требовательно и умоляюще одновременно.

— Что такое «Кащенко»? — осторожно спросила, ни разу раньше не слышавшая этого слова. — Подожди, — сказала мальчику, лишь в этот момент полностью осознав бесхозность его, кажется, навечно вцепившегося в её руку.

— Это психиатрическая лечебница, находится на Загородном шоссе. У него началась белая горячка. Сначала на метро, потом на трамвае. — Дама стала подробно объяснять, как туда добраться. — Не плачьте, ему уже лучше. Выжил.

Пыталась запомнить дорогу, но слушать мешала горячая детская рука, властно утягивала от киоска и от Колечкиной беды.

— Погоди, — попросила мальчика, но мальчик тащил её от киоска, требовал ещё мороженого. И Марья покорилась, даже спросила:

— Кто научил тебя делать корабль и самолёт из газеты?

Она услышала торжественное — «Кузьма» и одновременно участливый голос киоскёрши:

— Палата одиннадцать. Оказывается, у него дочка есть. Где же вы были так долго?

— Кто такой «Кузьма»? — спросила, а про себя повторила: «Оказывается, у него дочка есть. Где же вы были так долго?»

— Ты что, не знаешь Кузьму?! Он ходит к мамке. Слесарь. Придёт, покажет мне какой-нибудь фокус и сразу — под зад: катись! Он научил меня делать плевалку. Это очень просто: берёшь пузырёк из-под лекарства…

«Где же вы были так долго?»

Что делать с мальчиком? К матери не отведёшь: может, как раз сейчас мать с Кузьмой или вовсе на работе.

— Ты почему не в детском саду? — спросила, надеясь, что мальчик сбежал из сада и его можно туда водворить.

— И-и, сад! — важно сказал он. — Я в первом классе. А сегодня вообще воскресенье.

— Коля! — громко вслед им крикнула киоскёрша. — Иди-ка сюда! — А когда мальчик послушно вернулся к ней, сказала: — Оставь тётю в покое. Видишь, у неё неприятности. Ей не до тебя. На вот, посмотри картинки в «Мурзилке».

— Э нет, пусть ещё даст мороженого, тогда отстану. Ты, небось, жадная, а она отстегнула на самое дорогое!

— Да, да, конечно, — заторопилась Марья. — Конечно, куплю ещё, только ты не глотай, лизать надо. А хочешь, и сушек тебе куплю?

— Можно, — милостиво согласился мальчик. — Жрать я завсегда хочу. Я сейчас вернусь, — сказал он киоскёрше, — не убирай «Мурзилку», так и быть, посмотрю.

Когда Марья добралась до Кащенко, ощутила дикий голод. Остальные чувства притупились. Пожалела, что себе не оставила сушек и не догадалась купить мороженого. Кроме того, и к Колечке нельзя идти с пустыми руками. Пошла искать столовую.

Очутившись снова в больнице, около низкого флигеля, о котором ей говорила киоскёрша, вместо того чтобы войти и наконец спросить о Колечке, привалилась к стене — несмотря на то, что поела, силы ушли, как уходит кровь из раненого.

Почему-то вспомнился день последнего школьного звонка.

После всех торжеств Иван удрал на тренировку, а она принялась убираться.

Ненужные книги погружает сразу в сумку — для библиотеки, нужные — складывает в порядке экзаменов вместе с лекциями, комкает и выбрасывает исписанные, разрисованные листки.

Звонят. «Наконец-то Иван!» Марья бежит открывать, не спрашивая, распахивает дверь. А на площадке — Лёся. Розовое платье укрыло коляску. Лицо у Лёси тоже розовое, нежное.

— Здравствуй, Маша. Мне нужен Ваня.

То, что Лёся одна, не удивило — бабушка подвезла к двери и ушла, удивили воздушное розовое платье в холодный дождливый день и не юные глаза на светлом, словно подсвеченном лице.

— Ваня скоро должен прийти, — сказала Марья. — Заходи. — Спохватившись, обошла коляску, повезла Лёсю в гостиную. Засуетилась: — Посмотри, вот маска, папа привёз из Египта, а это, видишь, раковины со дна Средиземного моря, один папин поклонник подарил. Хочешь, возьми самую большую? Это моя! — Оставшись с Лёсей один на один, Марья поняла Ивана: всё, что можешь, всё, что у тебя есть, отдай Лёсе! Лёся время от времени коротко взглядывала на дверь. — Мы сейчас чай будем пить, у нас есть булочки с повидлом, конфеты и ветчина. Я сейчас, Лёся, я только чай поставлю. Нравится эта картина? Она с Кольского. — Марья носилась между кухней и гостиной, не замолкая, говорила: — Как хорошо, что ты решила прийти к нам! Соседи, а видимся редко. Мы о тебе скучаем. Вот посмотри, папа был в Париже, привёз проспекты, здесь все достопримечательности. О, у нас есть ещё икра и крабы! Мы сейчас устроим пир! — строчила без передышки. — Хочешь альбом с фотографиями посмотреть? Это мы с Ваней маленькие. Колечка снимал. Колечка — наш друг, можно считать, второй отец. Это мы на пляже… — И вдруг осеклась. Чёртова дура! На всех фотографиях они — бегущие, входящие в море, играющие в волейбол. Зачем это Лёсе?! Бездушная!

Но Лёся буквально вцепилась в фотографии, возвращалась к уже просмотренным снова и снова.

«Значит, так живут нормальные люди?» — за ту Лёсю задала себе сейчас вопрос Марья. Прошлая жизнь запоздалыми волнами сейчас выплёскивала ей под ноги её крупные и мелкие предательства, бестактности и бездумности. Лёсю не жалела, ни разу в гости не позвала, пока Лёся не пришла сама, оглохнув от тишины своего дома, преодолев гордость и застенчивость.

Лёся не ждёт, когда Марья сейчас с собой расплатится за прошлое, Лёся спрашивает тогда: «Это больно — бегать?» Марья не понимает. Но тут приходит спасение — звенит звонок, и она несётся встречать брата.