Алёнка знать не знает ни о какой Лёсе, а знает, что Иван очень добрый. И сейчас добрый. Помог же с тётей Полей. И с институтом! Ну, женился не на той женщине, на которой хотела женить его Марья. Ну, пишет романы, которые ей не нравятся. Какое ей дело до этого? Для неё он — брат. Звонит регулярно, спрашивает, как она себя чувствует, чем помочь. Она сама не зовёт его в гости и не ходит к нему, хотя он каждый раз терпеливо приглашает её на праздники и дни рождения чад и домочадцев. Она соврала Алёнке, когда сказала, что Ивана нет в её жизни. Он совсем близко, соединён с ней проводом — стоит только поднять трубку и набрать его номер.

Кирилла Семёнович прав: нужно идти к брату.

Конечно, не сам Кирилла Семёнович читал роман и, конечно, рецензия — отрицательная, как и следовало ожидать, но в отличие от прежних: серьёзная, отмечает и достоинства. «Автор затрагивает важные проблемы нашего общества, — дружелюбно пишет рецензент, — хорошо знает материал, в романе есть яркие характеры и яркие сцены». Говорит рецензент и о недостатках: «Автор слишком субъективен в своих оценках. К роману можно вернуться после того, как автор перепишет его другой краской».

С такой рецензией вполне можно прийти к Ивану. Не стыдно.

Готовилась к звонку несколько дней. Мучили сомнения. Работать не могла.

Чистый лист, ручка в руке, а ни одной картинки перед глазами, ни одного лица. Пуста голова. Пуста душа.

Алёнка права: нужно наконец решить, что дальше. Только не для того, чтобы успокоить душу, а для того, чтобы не сдохнуть с голоду. Какой бы бескорыстной и доброй Алёнка ни была, существовать за её счёт больше нельзя.

Марья пошла к телефону.

— Алло! — немедленно откликнулся голос. — Слушаю. Говорите.

— Кто это? — растерялась Марья. — Вероника, ты?

— Батюшки! Да неужто Маша?! — Надменность исчезла. — Не слышим тебя, не видим. Ты племянников-то своих знаешь? Приезжай! — Вероника вовсю изображала сестринскую любовь. — Вано говорит, ты любишь пироги. Я испеку тебе, какие закажешь. Хочешь, с визигой? Хочешь, с рыбой? Меня научили недавно.

Марья слушала Вероникину болтовню и глотала слюни. Когда возникла пауза, нерешительно сказала:

— Спасибо за заботу. Обязательно отведаю твои пироги. Скажи, а Вани нет дома?

Раздался ненатуральный игривый смех:

— Что ты, он теперь у нас такой занятой, никогда не бывает дома. Прямо беда. Мы с мамой всю дорогу папочку ждали. Теперь я всю дорогу жду Вано. А у него то вёрстки, то сверки, то критическая ситуация со склочным автором, то непроходимая рукопись, то иностранцы, то ЦК, то разнокалиберные совещания, то приёмы. — Вероника подробно вводила Марью в курс жизни Ивана, Марья слушала. — В его должности прежде всего нужно быть дипломатом. Ты не представляешь себе, какая у него сложная работа! Самое трудное: вежливо отфутболивать авторов. Не представляешь себе, какие эти авторы наглые! Каждый требует, чтобы Вано сам, лично, прочитал именно его. У Вано и личной жизни тогда не будет совсем, если он каждого будет читать сам. Каждый недоволен рецензиями. Представляешь себе, жалуются на Вано, будто он какой-то там мальчишка! Бессовестные! Такие наглые! А что он сделает, если план не резиновый и бумаги мало, если Вано сам и не решает ничего?! Сверху спускают: мой папочка, и из Союза, и из ЦК. Да, да! А союзов-то три — Российский, Московское отделение и Большой, попробуй не уважь один из них. Спускают сверху, а что Вано сделает? А когда ему остаются кое-какие возможности, как ты думаешь, кого он печатает? Прежде всего скандальных, так ведь? Чтобы не писали на него бумаги, не устраивали ему лишних хлопот. Потом маститых. А самотёк — уж извините! Так ведь? Так что Вано, в общем-то, бесправен. Я дам тебе его рабочий телефон. Поймать его, конечно, трудно. Но ты так и скажи: звонит, мол, родная сестра. Пусть попробуют не соединить. Я живу по такому принципу: родственники — это святое, для родственников — зелёная улица! Так ведь? Представляешь, у него была секретарша, влюбилась в него. Ни на один женский голос не подзывала. Даже на мой. «Занят» да «занят»! Ну, я показала ей, что значит «занят», когда жена звонит!

— Что же ты с ней сделала? — прорвалась сквозь поток Марья.

Вероника, довольная, засмеялась.

— Сначала я устроила ей выговор в личное дело! — воскликнула звонко. — Потом уволила.

— Как «уволила»? Ты-то при чём? — удивилась Марья.

И снова Вероника радостно засмеялась:

— Как «при чём»? Я руковожу. Вано такой беспомощный без меня. Я забираю себе лучшие журналы, которые выписываются на отдел. Так, без сна и отдыха, работать и не пользоваться?! Я пишу Вано планы собраний и программы вечеров. Я говорю Вано, каких сотрудников представить к премии и к награде, каких авторов печатать.

— Ты при чём? — снова вырвалось у Марьи, но Марья тут же прикусила язык. Слава богу, Вероника не расслышала, начала хвастать, какой автор и что дарил ей и Вано.

Телефон Ивана Вероника дать забыла, и Марья уже на последнем «прощай» напомнила.

— Да, да, извини, я стала такая забывчивая! Пиши! — Вероника диктовала телефон важно, словно награды раздавала. — Не волнуйся, Вано позвонит тебе. Не забывай нас! Я люблю тебя. Вано так любит тебя! Слушай, у меня для тебя лежит мохеровая кофточка! Автор подарил, а мне узка. Приезжай, прошу, сестричка!

Марья положила трубку и сидела у телефона как пришибленная. Жалко Ваню. И жалко — Веронику. В самом деле, похоже, искренне любит Ваню. Но жалость к брату быстро прошла. Значит, Иван, как и Кирилл Семёнович, «отфутболивает», по точному выражению Вероники, авторов, наверняка тех, кто не приносит коньяков и бус, кто не обучен дипломатии и не умеет жить.

Нет, не будет она звонить Ване. Она уверена, он запустит её по «зелёной улице», как когда-то Севастьян Сергеевич — его. И читать не станет. Читать — это надо потрудиться, напрячься, войти в чужой мир, в чужую боль, а Иван, судя по всему, так же загружен, как и Кирилл Семёнович. Но идти по «зелёной улице» неприлично, это значит стать блатной, значит, кому-то перебежать дорогу — может быть, тому, кто десятилетия ждёт своей очереди.

Но ведь она тоже много лет ждёт! Марья набрала номер.

— У телефона, — сказал скучный голос.

— Попросите, пожалуйста, Рокотова, — любезным тоном, проклиная себя за этот тон, проговорила Марья.

— Кто спрашивает? — скучно поинтересовались.

— Сестра, — сказала Марья.

— Простите, пожалуйста, — голос сразу стал елейным, — у Ивана Матвеевича сейчас совещание. Как только закончится, я соединю вас. Будьте добры, продиктуйте, пожалуйста, ваш номер.

Ей казалось, на её плечи наложили тяжёлые плиты, из-под которых ей никогда больше не выбраться. Неподвижно сидит в коридоре у телефона. Вполне могла бы ждать звонка у себя, могла бы почитать, поработать, вскипятить чай, полежать. Но никакая сила не может вытащить её из-под плит и водрузить в комнату. Слов никаких нет, и мыслей нет никаких.