Поскольку адрес семейства был неизвестен, Сергей посоветовал Василию съездить в университет. Разыскать нужную аудиторию оказалось не проблемой, народ в университете учился веселый, доброжелательный, и нужный кабинет показали, и Аглаю Ивину тоже. Она как раз выступала перед какими-то строгими дядьками в очках.

Стройная, русоволосая, с огромными глазищами и милыми ямочками на щеках. В темном, праздничном платье с белым кружевным воротничком и туфлях на каблуке она выглядела как-то несерьезно, словно в мамин наряд нарядилась, и когда ей что-то по очереди говорили сидящие в президиуме товарищи, она то и дело расплывалась в довольной, смущенной улыбке.

Василий раньше отчего-то думал, что когда он этих Вейсбахов разыщет, у него внутри сразу же классовая ненависть проснется, как у отца когда-то. Но глядя на стоящую в аудитории девушку, он испытывал не ненависть, а симпатию. И даже поймал себя на том, что когда она улыбалась, он и сам невольно улыбался вместе с нею. Пришлось себя одернуть. Василий даже в сторонку отошел, чтобы на нее не таращиться.

Заседание вскоре закончилось, народ повалил в коридор, последней вышла Ивина. Василий за ней пристроился. А она вприпрыжку по коридору, и портфелем еще размахивала, ну, точно школьница, с лестницы кубарем скатилась, Василий за ней еле успевал. А потом чуть не налетел, потому что она как из дверей университета вышла, так и замерла, зажмурившись от солнца, он еле-еле затормозить успел. Отошел в сторонку и смотрел, как она дурачится. Девчонка!

А потом как-то все вдруг так сложилось, что они познакомились и она повела его город смотреть. Василий в душе, конечно, радовался. Вон как повезло! Так она еще его и домой приведет, а уж там… Про «там» он думать себе пока не позволял, ни сейчас, ни когда она вот так искренне ему улыбается, про город свой любимый говорит, про то, как в блокаду выживали, про отца, который на фронте погиб. Он у нее, оказывается, летчиком был, и его прямо в небе над городом подбили. Но до гибели он успел не один вражеский самолет сбить и даже орден получил, а посмертно звезду героя.

— А ваш папа тоже воевал? — глядя на Василия серыми огромными глазищами, спросила Аглая, и Василию вдруг стыдно стало, что не воевал его отец, но про Петьку вспомнил и ответил с облегчением:

— Нет. Он не мог, инвалидом перед войной стал, он в тылу много работал, а вот брат воевал. Танкистом был и тоже погиб героем. В танке сгорел. — И чуть не впервые за Петра настоящую гордость испытал.

Аглая посмотрела на него серьезным внимательным взглядом, взяла молча за руку, и они пошли дальше, по набережной. И у Василия от такого ее поступка вдруг в носу защипало, и сердце вдруг защемило, ему показалось, что Аглая ему в этот момент вроде сестры стала.

Они долго так по городу гуляли, до самого вечера. Пышки ели из бумажного кулька на берегу реки со смешным названием Мойка. Аглая сказала, что в желтом красивом доме с балконами, мимо которого они проходили, Пушкин когда-то жил и туда его после дуэли привезли. А на нагретых солнцем ступенях Исаакиевского собора они эскимо ели, и Василий этим эскимо нос измазал, а она ему своим платком вытерла, и они смеялись. И вообще, так легко, как с Аглаей, ему никогда и ни с кем не было. Хорошая она была, добрая, умная и не зазнавалась.

А вечером, как Василий и надеялся, она пригласила его домой чай пить. Василий, когда они к дому подошли, насторожился, приготовился хоромы, набитые царским добром, увидеть, глупо, конечно, он же знал, что все в Тобольске спрятано, но все равно думал, что в доме у них богато будет, а ничего подобного не нашел. У них с матерью в дому и то побогаче будет.

Мать Аглаи, Ариадна Евгеньевна, оказалась самой обыкновенной, на графиню ничуть не похожей. Невысокая, полненькая, с очень усталым лицом и натруженными, как у матери Василия, руками и очень приятным мягким голосом, таким ласковым, что хотелось ее все время слушать. И Василий слушал, а потом не заметил, как сам разговорился. Оказывается, умение слушать это тоже искусство. Он так разошелся, что едва не проболтался, почему и зачем в Ленинград пожаловал, еле успел язык прикусить. И хотя он как-то вдруг запнулся на половине фразы и замолчал, нахохлившись как воробей, обе хозяйки сделали вид, что ничего не заметили, и буквально через минуту обстановка разрядилась, и опять в комнате стало тепло и уютно.

Домой к Репниным Василий возвращался в глубокой задумчивости. Он почти до рассвета бродил по набережным, практически не замечая гуляющие парочки, плывущие по Неве баржи, даже развод мостов заметил не сразу, только когда его милиционер возле моста окликнул.

На следующий день Василий взял билет домой. Большую часть своей сознательной жизни он мечтал, что настанет день, когда он извлечет из тайника спрятанный полвека назад царский клад и, мгновенно разбогатев, сможет уехать на море, купить там большой дом и жить в свое удовольствие. Не работая, гулять в дорогих ресторанах, иметь шикарных, похожих на киноактрис женщин, носить дорогие костюмы. Ради этого он пахал на заводе, стал передовиком производства, чтобы заработать денег на поездку в Ленинград и алиби на случай неприятностей. Но ничего из его глупых мечтаний не вышло.

Не сможет он, как отец, пытать двух безвинных женщин, таких милых, добрых, не сможет убить, даже ради бриллиантовой короны, ради моря, ради денег. И решив это для себя раз и навсегда, Василий взял билет на поезд и уехал домой в Свердловск и больше уже никогда в город на Неве не возвращался. И еще, приехав домой, он повесил в доме на видном месте последнюю фотографию брата Петра, на ней он был совсем молодой, вихрастый, улыбался такой веселой беззаботной улыбкой, словно собирался жить вечно. Эта фотография была сделана за год до его гибели.

— Деда, расскажи мне еще про царскую корону, и про шкатулку с бриллиантами, — забираясь к Василию Демьяновичу на колени, просила младшая внучка.

— Ириш, давай лучше про Ивана-царевича, — усаживая девочку поудобнее, предлагал дед Василий.

— Нет, про корону и про царя с царицей, — упрямо твердила внучка, и дед Василий, оглядевшись, не слышит ли их кто, принимался рассказывать девочке о спрятанных в городе Тобольске сокровищах и о том, что где эти сокровища запрятаны, можно узнать, лишь поехав в Ленинград, далекий красивый город, где летом ночи белые, где древние египетские сфинксы замерли над водой, где сверкают золотом купола соборов и шпилей, где метро. Он рассказывал об этом удивительном городе все, что рассказывала ему когда-то давно большеглазая девушка с удивительным именем Аглая. Рассказывал, что много-много лет назад карту сокровищ разделили на несколько частей и спрятали в городе, и теперь, только отыскав части карты, можно найти сокровища.

— Деда, а ты пробовал их найти? — болтая ногами, заглядывала Василию Демьяновичу в лицо внучка.

— Нет, внученька, не пробовал. Отец мой пробовал, дед Демьян, но он узнал только людей, которые знают, где хранятся части карты, а саму карту не нашел.

Этот разговор во всех подробностях у деда с внучкой повторялся часто, с тех самых пор, как Василий Демьянович однажды, не припомнив ни одной сказки, рассказал внучке о царских сокровищах. С тех пор семилетняя Иришка, приходя к деду в гости, всегда просила рассказывать именно про них и больше ни о чем слушать не хотела.