– Я – тебе – это – сказал?! Да тебе приснилось.

– Нет, Куба, не приснилось. Я все сны свои помню. Ты мне это сказал, когда мы Яшеньку нашли: наши внуки отомстят за нас нашим детям.

– Это шутка такая… ну, ты даешь, матерь.

– В этой шутке, Куба, нет ничего смешного. У тебя даже своих детей нет, откуда ты про моих внуков знаешь?

Яков засиделся в женихах. Три года как надел своей нареченной невесте яшмовое колечко на указательный палец: «Через это кольцо будь посвящена мне по Закону Моисея и Израиля». Составили ксиву – свадебный договор, по-еврейски «ктува» – и давай веселиться со всей улицей, праздновавшей Пурим. Было как раз пятнадцатое надара.

И вот только теперь свадьба. На Кубу уже пальцем показывали: хасéй, что ли (так в Галилее называли ессеев)? Он все боялся. А реб Ёсл боялся его – старенький старичок. Мэрим страдает: «Без второго этажа не обойтись, прости-прощай Яшенькина крыша».

Она ошибалась. Во-первых, Куба по примеру своего соименника и праотца Иакова жить будет у жены. Во-вторых, Яшка стал смирным: приходит вовремя, укладывается в доме. Даже в школе отметили: больше не задает вопросов, давиться ответом на которые – единственное, что оставалось учителю. Отошел от подрывной деятельности: если прежде участвовал в кружке по изучению революционного наследия Иуды Гавланита, то с наступлением совершеннолетия ни в чем таком не замечен. В его характеристике говорилось: «Был в повиновении у родителей. Преуспевал в премудрости и в возрасте, и в любви у человеков». На языке учительской «преуспеть в возрасте» означало вытянуться, подрасти.

Невеста была из Кфар Каны, с каким-то приданым, старшая дочь в семье. Отец умер. Дядя, весельчак, не проходивший в дверь, был незаменимым чтецом «Мегилы»[13]. Одним духом выпаливал он имена повешенных сыновей Гамана – показывая, что они разом испустили дух. Этот же дядя – по отрадному совпадению его звали Мордке – отвечал за свадебное угощение. Так издревле заведено: угощает сторона невесты.

Говорят: «Дочь своего отца». Почему нельзя сказать о невесте: «Племянница своего дяди» – такая же громадина. «Подумай, Шимик, может, ты ее тогда повстречал, когда шел из Кфар Каны? – спросил Ёська-Яшка. – Только вспомни, и все заиканье назад уйдет».

«Успехами в возрасте» Яшуа обеспечил себе почетное место в свадебной процессии. Больше двух месяцев как ему уже тринадцать: на Хануку впервые вызвали к Торе. У Мэрим, взиравшей на это с хоров, как с небес, по щекам текли реки слез.

Они шли в Кфар Кану с пальмовыми ветками, на головах венки из белых цветов. Кубу ведут под руки – выглядит так, что он уже сдался и не вырывается. Их встречают незамужние подружки невесты с огнями. Прохожие расступаются, давая пройти, кто-то присоединяется.

Реб Ёсл уже не встает, Мэрим при нем. Накануне его доставили на праздничных носилках, увитых лентами – на них будут потом носить невесту.

Приготовления шли полным ходом: стряпали на всю неделю и на всю деревню. Реб Мордке умел погулять. Во чужом пиру бывал председателем, а тут вел собственную калькуляцию: столько-то бяшек, столько-то курей, повозки со свежей рыбой из Геносара, бадейки с медом, мешки орехов и сушеных плодов, мучные сласти, лоснившиеся от масла и плававшие в сиропе. Бесперебойно печется хлеб. Светло-красное саронское вино третьего года хранилось в прохладном месте, позади каменных микв. Но небеса неожиданно для этого времени года оказались скупы на дождь. За столько дней не пролилось ни единой капли, ни одна из шести малых микв не была заполнена водой. Невесте пришлось погружаться в общую микву при источнике, носившем название Кана Галилейская.

Мэрим размечталась. Сперва лелеяла мечту о Яшкиной свадьбе, какой не было у нее – другие женихи, другие нравы. Под фатой у его невесты распущенные волосы. Идут в венцах по улицам во главе большого шествия, сам тетрарх уступает дорогу: «Я каждый день ношу венец, но сегодня их день». Перед ними льют благовония и рассыпают сушеные зерна. Громко читается ксива, Яшенька скрепляет ее собственноручной подписью и передает невесте. Друзья жениха провожают их в занавешенные покои. И – что не укрылось от ее глаз: ему есть чем взрезать горлицу на брачных простынях.

Одна греза сменилась другой: из-под плотно занавешенной хупы выходят Куба с женой. И вдруг кончается вино. Того превосходного светло-красного вина из Лидды, которое так любили пить неразбавленным мудрецы Торы, хватило гостям лишь на первую чашу.

В мерцанье светильников Мэрим видит: на лицах пирующих выражение досады. Что значит! Они не поскупились на подарки! От неожиданности распорядитель пира, возлежавший во главе стола, даже сел. Он вне себя. На реб Мордке больно смотреть: олицетворенное отчаяние. «Как?! Как такое возможно? – говорит его взгляд. – Я же все рассчитал».

Куба со своей Фирой утонули во мраке навсегда. Их позор станет достоянием всей губернии. Слух о нем дойдет до дворца тетрарха.

– А я еще их пропускал, – скажет тот.

Когда подданные презирают своего правителя, правитель платит им той же монетой – отчеканена «в седьмой год Тетрарха Херодоса» из какого-то дрянного металла… «Слышала? – спросит он Иродиаду – жену, племянницу и невестку в одном лице. – В Кане нашей галилейской на свадебном пиру вино кончилось. Анекдот. Войдет в анналы. А каково будет их детям? Хоть в Египет беги».

– Что за шум, а драки нет? – спрашивает реб Ёсл, но ему никто не отвечает.

Мэрим встает со своего места и подходит к Яшуа:

– Вина у них нет.

А он ей:

– Что нам с того, женщина? Мой час еще не пришел.

Но она знала, что сын не откажет матери, и сказала прислуге:

– Что скажет он, то сделайте.

Тогда Яшуа сказал шабатним гоям:

– Видите шесть каменных водоносов, стоящих по обычаю очищения иудейского? Каждый вмещает по две или три меры. Наполните их водой из тех крытых бочек, что рядом.

Когда каждую микву наполнили доверху, он сказал:

– Теперь почерпните и несите к распорядителю пира.

И понесли. Отведав воды, сделавшейся вином – а распорядитель не знал, откуда это вино, знали только слуги, почерпáвшие воду, – он подзывает Кубу и говорит:

– Всякий человек подает сперва хорошее вино, а когда напьются, то похуже. А ты хорошее сберег на потом.

Этим Яшуа положил начало славе своей. Все знавшие его ахнут: «Так это правда – все, что он о себе говорил? – и станут искать у нее заступничества перед ним. – А мы не верили, прости нас, Господи».

Она верила, она! Верила, что свершится