– Слушай, давай заведем ребенка, – сказал ей Дима той ночью,когда, вернувшись из ресторана, где отмечали свой первый юбилей, они упали впостель и радостно занялись любовью. – Тут у нас один парень в отделе сынародил – тако-ой экземпляр выдающийся. Все-таки хорошо, когда есть дети, правда?

– Мужики всегда хотят сына, – целуя его в плечо, усмехнуласьАня. – А вдруг родится дочь?

– Согласен на дочь! – с тем же энтузиазмом воскликнул Дима.– Одна наша сотрудница – она опять в декрете – приносила показать своепроизведение. Мариночкой зовут. Я прямо влюбился. Такой пушистик кудрявенький,ручки-ножки в перевязочках, щеки просто-таки на плечах лежат.

– Ага, а потом придется этой Мариночке на диетах сидеть доизнеможения, – усмехнулась Аня и построжавшим голосом спросила: – Не поняла, вкого ты все же влюбился: в Мариночку или Мариночкину маму?

– Вот в кого! – припал к ней Дима, и ночь юбилейнаяначалась, и минула, и все было необыкновенно прекрасно, однако где-то наокраине сознания поселилась тревога: Дима начал думать о детях, обращать на нихвнимание, выходит, ему чего-то не хватает для полного счастья, ему уже малоодной Ани?

С этих пор они неосознанно, а может, и сознательно не простолюбили друг друга, но «заводили ребенка». Иногда Ане казалось, что послевосторга, испытанного ею в объятиях Димы, просто невозможно не зачать, и онаначинала присматриваться к себе, прислушиваться – однако впустую.

Что за чертовщина? Неужто у кого-то из них не все в порядкес этим делом?

Прошел еще год. И однажды Дима, последнее время заметноозабоченный (он отговаривался тем, что конец квартала и года, а их отделзадерживает отчеты), пришел домой с охапкой белых гвоздик (где только раздобыл?В конце 60-х в городе Хабаровске гвоздики зимой – сущая фантастика!) и, вручаяих жене, сообщил, что у него замечательная новость: он сдавал анализы и сегодняполучил результат. Отличный результат!

– Какие еще анализы? – испуганно спросила Аня: Диму мучилзастарелый бронхит, неужели он думал, что это туберкулез?!

– А, насчет бездетности, – легким голосом сказал муж. –Вроде бы у меня все в порядке! А то я здорово комплексовал, если честно!

Аня чуть в обморок не упала. Почему-то вообразила, как Димапроводит эксперимент своим способностям по зачатию детей: весомо, грубо, зримо.Даже захотелось спросить: ну и кто, дескать, у тебя, мальчик или девочка?Однако тут же до нее дошел главный смысл слов мужа. Если у них нет детей, асупруг вполне здоров, то чья вина в таком случае?

Она испуганно воззрилась на Диму, но глаза его были такимилюбящими, руки такими ласковыми, что от сердца отлегло: он ни в чем не винитсвою Анечку, он по-прежнему уверен, что им пока не повезло, но повезетвскорости, а к врачу ходил только потому, что он такой совестливый ипредупредительный. Не зря грубоватая Анина тетка сказала, едва познакомившись сДимой: «Ну, Анька, этого теленка ты всю жизнь будешь на веревочке водить!»

Так оно и случилось, если честно, однако сейчас Аня вдругощутила, что веревочка-то может и оборваться…

Разумеется, они немедля залегли в постель и отметилиположительный результат Диминых анализов самым привычным и самым излюбленнымспособом.

– Ну я не знаю, – задыхаясь, проворчал Дима, когда смогнаконец издать хоть один членораздельный звук. – Если уж от этого ребенок незаведется, тогда непонятно, чего ему вообще надо!

Аня засмеялась, но оборвала смех, чтобы Дима не уловилотчетливой истерической нотки, прозвучавшей в ее голосе. Рано утром она вместопедтехникума, в котором преподавала русский язык, пошла в женскую консультацию.

Спустя час, на ватных ногах выбравшись из кабинета врача,она по стеночке дошла до гардеробной и долго переобувалась из больничныхтапочек в сапоги, а потом так же долго надевала пальто. Санитарка, пившая вгардеробной чаек и с жадным любопытством наблюдавшая за ее невернымидвижениями, наконец не выдержала.

– Что, залетела, подруга? – спросила она с фальшивымсочувствием. – И большой срок?

– А муж в командировке был, что ли? – присоединиласьгардеробщица, опытным глазом меряя Анину талию. – Неужели не берут на аборт?Пижмы надо попить, может, поможет?

– Пижмы? – тупо повторила Аня, с трудом шевеля губами. –Ладно, попью…

И так же, по стеночке, вышла из консультации.

Ледяной ветер ударил по лицу и привел Аню в себя. Она дажесмогла улыбнуться, наконец-то постигнув смысл доброхотства санитарок: те ведьсочли ее обычной неосторожной бабенкой, забеременевшей от любовника, а«пришить» это дело мужу нет никаких шансов. А между тем дело обстояло сточностью до наоборот! «Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно!»– кто это сказал с таким глубоким, таким трагическим знанием дела?

Аня повернулась спиной к ветру и пошла на остановку. Сзадизасигналил автомобиль, выруливший из-под арки. Она неуклюже метнулась всторону, только чудом вывернувшись из-под колес грузовика, да так и застряла всугробе, вдруг подумав, как было бы замечательно, если бы водитель не дал себетруд посигналить – и наехал на нее. К примеру, мела бы метель, он бы не заметилАню… Впервые мечта о смерти посетила ее – как мечта о спасении. От позора игоря. От уныния и одиночества, что ждут ее теперь. Ведь Дима ее навернякабросит, когда все выяснится.

Умереть – и никто ни о чем не узнает. Умереть – и ничего необъяснять Диме!

Бедняга, сколько он натерпелся позора и беспокойства с этимианализами, а все зря. Он изначально был ни при чем. Но вот интересно: женился быон на Ане, если бы знал, что она бездетна?

* * *

– Эта тварь должна умереть, – тихо, без выражения, сказалВалера. – Удивительно, что ее до сих пор земля носит.

– Ну, милый, – хмыкнул Пирог. – Она, многотерпеливица, и нетаких носит. Сонька – это еще детский лепет.

Струмилин вскинул брови. По уверениям Валеры, в техфотографиях, какие якобы стали причиной самоубийства Кости Аверьянова, детскогобыло столько же, сколько чаю «Липтон» – в ядерной боеголовке. Струмилин этихфоток пока не видел, только слышал о них, однако, клялся Валера, у каждогомужика, кто такого счастья сподобился бы, волей-неволей возникла бы мысль: акак он сам поступит, если узнает такое о своей жене?

Небось сто из ста сказали бы: «Убью!» Но девяносто девять изэтой сотни присовокупили бы: «Эту суку!» Костя же…

Вот именно.