и с инженером Панджем. Наступил месяц, когда блюминг прокатал сто тысяч тонн проката. Вот тогда-то к Шулаеву подошел взволнованный Пандж:

— Вы, русские, оказались правы, мистер Шулаев. Это настоящая победа. — Пандж протянул Ивану Петровичу руку.

Шулаев в эту минуту испытывал чувство гордости не только магнитогорца, но и русского советского человека. Однажды индийский инженер пригласил его в гости. Когда сидели за столом, к сыну хозяина приехали на мотороллере два американских парня. У одного темное лицо обрамляла густая борода, другой — рыжеватый, был совсем юнцом. Представляя их, хозяин сказал:

— Это молодые американцы из «Корпуса мира».

Иван Петрович не раз видел мотороллер американцев вблизи жилья русских и сейчас с любопытством приглядывался к ним. Завязалась беседа. Один из парней имел диплом Чикагского университета, другой получил образование филолога в Филадельфии. Но в Индию они прибыли как специалисты по разведению высокопородных кур. Странная миссия посланцев «Корпуса мира» не удивляла. Было известно, что эта организация использовала любую ширму, чтоб заслать в ту или иную страну своих людей для далеко не благородной деятельности. Вот и сейчас американцы проявляли повышенный интерес к подробностям жизни советских специалистов. Они говорили громко, неприятно. Шулаев поднялся.

— Давайте лучше поднимем тост за дружбу, за тех, кто встретился на Эльбе. Пусть и ваше поколение всегда помнит те дни.

Пришлось выпить… А потом американцы взяли гитару и запели крикливую песню, модную на Бродвее. Шулаев попросил у них гитару и напел мелодию американской песни о Джо Хилле. Парни не знали Джо Хилла — легендарного певца американских рабочих. Не знали и того, что Джо когда-то, вступив в профсоюзную организацию «Индустриальные рабочие мира», объездил все штаты. Работал на ферме, в доке, чистил урны — и всюду, где собирались рабочие, пел свои песни протеста:

Пробудитесь, рабочие мира!

Развернитесь во всю свою силу!

Заберите, что сделано вами,

Все богатства — ваши по праву.

Нет, парни, из так называемого «Корпуса мира», не знали своего легендарного земляка. Они слушали русского с деланной улыбкой, вяло опустив руки. Недостаток воображения мешал им даже отдаленно представить героическую миссию Джо Хилла, увидеть разницу между «Индустриальными рабочими мира» и их незадачливым «Корпусом».

В тот вечер Шулаев вернулся к себе поздно. В комнате было душно. Он представил, как в этот час в Магнитогорске Шура, кутаясь в пальто, спешит на работу, и под ногами у нее хрустит снег. А здесь за окном тихо шелестели листья, легкий ветерок доносил смешанные запахи роз и олеандра. Вдали слышался стрекот цикад. За год Шулаев привык к индийской экзотике, к ее жаркому климату. Но в часы вот такого покоя и одиночества остро пробуждалась неутихающая тоска по Родине, жене, детям. На листе бумаги неожиданно появились строки:

Не кружит на улице стужа,

И вечер по-летнему тих.

Мужчины тоскуют и тужат

О милых подругах своих.

И часто им видится ярко

Родная Россия в снегу.

Тоскуют, но в Индии жаркой

Мужскую любовь берегут.

Мужчины все время солдаты,

Уж видно сам бог преднарек —

Как в грозные годы когда-то —

Все видеть вдали огонек…

Утром Шулаева пригласил директор Индержид Сингх.

— Нужен ваш совет, мистер Шулаев, — сказал он.

Не торопясь, он рассказывал о том, как Индия издавна покупает за границей электродную сталь. За это приходится платить золотом. «Нельзя ли освоить на Бхилайском заводе такую сталь и наладить ее прокатку?» — спрашивал Сингх русского инженера. Иван Петрович, подумав, ответил, что надо попытаться это решить совместно с инженерами и рабочими электродного завода в Бомбее.

— Поезжайте в Бомбей, — предложил директор.

Новая техническая проблема захватила Ивана Петровича. Ведь она касалась экономики Индии. Через несколько месяцев на заводе была освоена прокатка электродной стали, и Индия отказалась от покупки ее со стороны. К этому времени в журнале «Бхинд» появилась новая статья Шулаева «Блюминг и непрерывно-заготовочные станы».

На Бхилайском заводе блюминг работал все более устойчиво, и многие советские специалисты теперь возвращались в Россию. Чувство Родины ощущалось острее. Провожая своих земляков домой, Шулаев писал:

…Там дожди осенние, косые,

Там родные шорохи берез.

Уезжают русские в Россию

От индийских вечно алых роз…

Встретят их березоньки босые,

Столько женской прелести тая…

Уезжают русские в Россию,

Уезжают в милые края.

На Бхилайском заводе готовились отметить пятилетний юбилей блюминга. По этому поводу состоялся большой митинг, и директор предоставил слово «мистеру Шулаеву». Иван Петрович говорил о дружбе индийских и советских рабочих, инженеров, о том, что Бхилайский завод не только плавит металл, но и закаляет кадры индийских специалистов. Ему долго аплодировали. А потом он услышал негромкий голос директора Индержида Сингха:

«Россия в семнадцатом году по грамотности населения представляла то же, что сейчас Индия, — говорил Сингх. — Но меньше, чем за пятьдесят лет она превратилась в крупнейшую техническую державу. Все русские специалисты, что у нас здесь, начали с простых рабочих. Но они упорно учились. Надо учиться и нам».

Сингх закончил свою речь словами Рабиндраната Тагора: «Ум, в котором все логично, подобен клинку, в котором все движется вперед».

Через несколько дней Иван Петрович Шулаев сердечно прощался с индийскими друзьями, с вечно алыми розами и жгучим солнцем. Он возвращался домой, оставляя в Индии два года своей жизни.

Доменный ас

Задувка новой домны ожидалась на рассвете. Под высоким шатром, залитым бледно-голубым светом прожекторов, тянуло легким предутренним холодком. Печь высотой более пятидесяти метров, опоясанная серебристо-серым венцом трубопроводов, замерла, ожидая, когда ее накалит тысячеградусный жар. Доменщикам предстояло вдохнуть в нее жизнь. И главным среди них сейчас был Алексей Леонтьевич Шатилин.

Он больше суток не был дома. Жена звонила несколько раз, но, зная его характер, не звала, а только спрашивала: «Ну, как там у вас?» Алексей Леонтьевич с хрипотцой в голосе кратко отвечал: «Добро» и вешал трубку.

Черные густые брови на гладко выбритом лице, седина висков, четко очерченный нос с едва заметной горбинкой, твердый подбородок — все подчеркивало в его облике достоинство.

Солдаты, рассказывая о своих былых походах, считают осколки свинца, застрявшие в их теле. Шатилину не пришлось участвовать ни в одном бою: в гражданскую ему было десять лет, а в Отечественную ему сказали: «Твой фронт здесь, у печей…» Но и он носил в себе твердые метки металла. Вся его жизнь была сраженьем за чугун. И сегодняшняя