Андрюшка, мрачный, вылез из угла, где сидел, опустив голову на колени, и подошёл к носилкам. Вместе с другими мужчинами понёс на плечах нашего папу. Мулло пошёл впереди. Какая-то девочка побежала за носилками. Мы, женщины, остались во дворе. Все чего-то ждали.

Вдруг девчонки, стоящие на плоской крыше дома, закричали:

– Мулло джанозу читает!

Мне объяснили, что одну из моих сводных сестриц послали на пригорок, с которого открывается вид и на дом, и на кладбище, чтобы она подала знак, когда начнётся заупокойная молитва. Все женщины во дворе присели на корточки и забормотали отходную по моему папе.

Кончили молиться, и закипела бурная деятельность – подготовка к поминкам. Но не в нашем дворе, а в соседском.

– В доме, где покойник лежал, нельзя еду готовить.

– Еда нечистой сделается. Осквернится.

Меня обидело, что они говорят, словно папа какой-то заразный. Но я понимала… Это как если бы он заболел какой-нибудь опасной болезнью. И хоть мы его сильно любим, а всё равно боялись бы инфекции. Понимала, но было обидно. Хотелось остаться одной, но меня никто никуда и не тащил. Мама ушла вместе со всеми, а я прошла через дом на задний двор, где тупо уставилась на овец в загоне. Они были живыми, и я опять заплакала. А потом побрела к соседям. По улице мне навстречу какой-то дядька тащил на верёвке маленькую тощую корову.

– Эй, девушка, позови свою старшую мать.

Это он про тётю Бахшанду! Она, конечно, замечательная, я полюбила её с первого взгляда, но чтоб назвать мамой… Никогда! Я сказала сердито:

– Мама у меня одна. Нет ни старшей, ни младшей.

Дядька сказал по-русски:

– Эх, девочка, теперь не в городе живёшь. У нас немного по-другому. Тебе потихоньку привыкать надо.

– У вас что… – я замялась и вдруг ляпнула словно пионерка (не нашла слов, чтобы по-другому спросить): – Разве не советская власть?

Дядька вздохнул:

– Не знаю, что тебе сказать. Наверное, не советская. Россия от нас ушла, и советская власть пропала. Теперь не знаю, в каком веке живём.

Он ещё раз вздохнул:

– Вообще-то Зухуршо теперь власть.

Из вежливости я спросила:

– Кто это?

– Э, девочка, в голову не бери. Тебе зачем знать?

Незачем. Я в Ватане-то толком не знала, кто в начальниках ходит. А в кишлаке и подавно не интересно, что за Зухуршо такой. Я отправилась искать тётю Бахшанду. Не нашла, зато наткнулась на ту женщину с неприметным добрым лицом, что посоветовала маме распустить волосы.

– Корову привели…

– Иди, дочка, скажи, чтоб на задний двор отвели.

Я заколебалась.

– Может, лучше… у тёти Бахшанды спросить…

– Не стоит её утруждать. Мы с тобой сами решим.

– Да? А вы…

– Я жена твоего дяди. Дильбар меня зовут.

Стало немного проясняться, кто кому кем приходится.

– А этот человек с коровой? Такой статный, лихой, с усами…

В это время я увидела, что лихой и усатый, не дождавшись указаний, заводит коровёнку во двор.

– Нет, он нам не родня, – сказала тётя Дильбар. – Это Гиёз, парторг.

Он же бурёнку зарезал и разделал. Мясо сварили с лапшей в огромном закопчённом котле, и мы до ночи таскали в наш двор деревянные блюда с «похлёбкой смерти», как называют поминальную еду. Поминавшие сидели на разостланных на земле паласах и кошмах: накормили мы, наверное, весь кишлак.

Умаялись до смерти. Спать нас с мамой уложили в маленькой каморке, в пристройке на заднем дворе. Кажется, это было что-то, похожее на кладовую. Бросили на земляной пол палас, а на него – тонкие матрасики, курпачи, и одеяла. Мы упали на них, но долго не могли уснуть. Папина смерть давила меня, как тяжеленная могильная плита. Теперь, когда не надо было ничего делать, ни с кем разговаривать, притворяться спокойной, я не могла пошевелиться, вздохнуть или просто подумать о чем-либо. Даже плакать не могла.

Утром, когда мама ещё спала, я вышла во двор и увидела в дверях курятника тётю Бахшанду с рыжим петухом в руках. Я вспомнила, как вчера, при первой встрече, она меня приласкала, совсем как родная, разлетелась к ней и воскликнула:

– Доброе утро, тётушка!

Она холодно глянула, молча кивнула и пошла мимо. Я сначала оторопела, а затем выругала себя: человек от горя не отошёл, а ты лезешь с приветствиями. Потом подумала: а у меня разве не горе?! Может, я обидела её обращением? А как её называть? К родным тёткам и к любым вообще старшим женщинам обращаются со словом «тётушка». А она мне кто? Если по-русски, то мачеха. Но ведь мачеха – это когда мамы нет. А на таджикский лад? Нет, так я тоже не хочу. Выходит, с какой стороны ни посмотри, Бахшанда – мне чужая. Придётся вести себя посдержаннее…

Она остановись, сунула мне петуха и приказала сухо:

– Идём.

Я поплелась за ней. На переднем дворе нас ждала небольшая компания – тётя Дильбар и две соседки, которые вчера особенно хлопотали на поминках. Одна – полная тётенька в коричневом платье – была похожа на большую кубышку из тёмной глины с круглыми боками. Я про себя сразу стала её называть тётушка Кубышка. Другая – низенькая, пышная, белая. На вид – точь-в-точь мягкая лепёшечка из сдобного теста. Тётушка Лепёшка.

Тётя Бахшанда приказала мне:

– Позови брата.

Андрей ночевал в пристройке для гостей, мехмонхоне. Прижимая к себе петуха, я постучала в дверь. Братец выглянул мрачный, встрёпанный…

– Эй, парень, иди сюда. Отрубишь петуху голову, – крикнула тётя Бахшанда.

Он буркнул:

– Сами рубите.

Тётя Бахшанда бровь заломила, но объяснила сквозь зубы:

– Женщинам убивать запрещено. Твой дядя ушёл, в доме одни женщины. А ты… всё же мужского полу.

– Убивать не стану!

И захлопнул дверь. Бедный Андрей! Никак не может с собой совладать. Ходит мрачнее тучи, на всех огрызается. Будто он один на всём свете страдает. Я своё горе заперла глубоко внутри и старалась держаться как обычно, чтоб не опозорить папочку. Чтоб люди не подумали, что папа воспитал нас невежливыми и слабыми. Я поспешила на защиту Андрюшки:

– Брат очень переживает.

Соседки тактично потупились – показывали тёте Бахшанде, что не заметили, как Андрюшка ей нагрубил. Тётушка Кубышка сказала:

– Дом надо очистить.

– Надо в нём кровь пролить, чтобы от скверны смерти избавиться, – добавила тётушка Лепёшка.

– Если обряды не соблюсти, покойник вредить будет, – сообщила тётушка Кубышка.

Тётя Дильбар ничего не сказала и куда-то ушла. Тётя Бахшанда грозно молчала.