Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ничего, Волчок. Теперя ничего. Полежи так до вечера.
Ингур встал, бросил злополучную кость к остальным в миску и подфутболил ее, что было сил, в сторону столовой.
— Теперя я сам проверяй, чем будешь зверя кормить. Ясно?
— Уж куда яснее, — виновато сказал Мишаков.
А старый тунгус, отерев снегом кровь на своей жилистой руке, взял на руки обессилевшего волка и, кряхтя, отнес в будку. Потом еще раз отер снегом руки и побрел в свою коморку продолжать ожидавшие его обычные повседневные дела.
Волк пролежал в будке до вечера, не подавая признаков жизни. Некоторые даже сомневались, жив ли? Только после захода солнца он высунул морду, чтобы похватать снега. Уж очень, видать, у него саднило в горле.
А через пару дней Волчок уже снова носился на своей цепи от колышка до колышка, как ни в чем не бывало.
— Чем не собака, — смеялся Прохоров, — и зажило все, как на собаке.
Все радовались выздоровлению всеобщего любимца. Только Мишаков чувствовал себя виноватым перед волком. Не мог простить себе досадной ошибки. Пытаясь хоть как-то загладить свою вину, он таскал Волчку из кухни лакомые кусочки, порой отрывая от собственного меню.
Наступил март. Там, внизу, была уже весна. А здесь, в горах, порой вовсю еще мели метели и трещали морозы. Особенно по ночам. Но дни становились все длиннее, а ночи — короче. Солнышко все выше поднималось над горизонтом, а оттепели случались все чаще и становились все продолжительнее. Однако зима еще прочно удерживала свои позиции.
В один из таких погожих дней, когда особенно пахло весной, Мишаков, отбывая наряд, рубил в кладовой мясо. Положив на плаху свиную тушу, он, что было силы, ухая, наносил удары из-за головы. Но так и не мог отрубить положенную часть ошейка. Топор попадал каждый раз по новому месту и только кромсал тушу, а во все стороны дождем разлетались мелкие осколки костей, замусоривая и без того замусоренное помещение. Устав рубить, он положил топор на плаху.
— Топор надо бы подточить. Вон как шмаляю, а перерубить никак не могу.
— Не топор, а твои мозги надо бы малость подремонтировать, — прокомментировал старослужащий — шеф-повар заставы Карпачев.
— Причем здесь мозги, если топор тупой, а кости такие крепкие. Как каменюки.
— Это не топор, а мозги у тебя тупые, как кобылья задница! Тут думать надо. Вот, смотри. Топор надо брать не за конец топорища, а немного ближе к середине. Маши только кистью. Локоть неподвижен. Тогда удары будут точные и попадать будешь в одно и то же место, а не каждый раз в разное. Вот так! Вот так! Понял? Ну-ка, попробуй ты. Ну, вот. Теперь совсем другое дело. Трудно с непривычки?
— Трудно.
— Ничего, привыкнешь — асом будешь. Демобилизуешься — в мясники пойдешь. Я тебя обучу постепенно. С такой профессией не пропадешь. Понял? То-то.
Мишаков старался рубить, как показывал шеф. Теперь дело пошло, хотя движения руки были очень непривычными. Рука быстро утомлялась и болела нестерпимо. Но преимущество новой технологии было налицо. Когда туша была порубана, Мишаков сложил куски мяса в ведро и понес повару на кухню, где было тепло и пахло такой вкуснятиной!
— Ты рабочее место прибрал за собой?
— Нет. Сейчас приберу.
— Сразу надо это делать, бездельник. Живо! Ты еще воды наносить должен успеть. Ну, какой же ты тупой в службе!
Мишаков вернулся к плахе и стал подметать осколки костей и дерева, мелкие кусочки мяса, окурки и весь остальной мусор. За плахой он неожиданно обнаружил увесистый кусок мяса с костью. Что с ним делать? На кухню нести не хотелось, так как вместо благодарности эта рыжая тварь — шеф-повар Карпачев — только оскорблений наговорит. Куда бы его зашвырнуть подальше? А если ненароком наткнется кто? Такой гандель поднимут, что хоть святых выноси. Кто рубил сегодня мясо? Мишаков. И понесут по кочкам уже и без того заезженного Мишакова. Нет, надо выбросить куда-то подальше. В сортир? Так там же все замерзло, как камень. Тут же обнаружат. Отнесу-ка я его в лес и там под наст закопаю. Пусть находят, когда снег растает.
Сунув мясо под шинель, Мишаков вышел во двор и направился к воротам. Из будки высунул сонную морду Волчок и облизнулся. Учуял, видимо, запах мяса. «Ага, — подумал Мишаков, — суну-ка я его Волчку в будку. Он с ним живо расправится — и следов никаких. Все шито-крыто. А перед Волчком я как-никак виноват. Чуть не сдох из-за меня.»
Подойдя поближе к будке, Мишаков осмотрелся.
— Никого. Ну, слава Богу!
— Волчок!
Волк наполовину вылез из будки и лениво остановился. Мол, какого тебе лешего?
— Волчок, на!
И увесистый кусок мяса полетел к будке. Волк подхватил его на лету и живо юркнул назад, в свое убежище. Подходя к кухне, Мишаков издали слышал, как волк, ворча, расправляется с его гостинцем. «Слава Богу, пронесло», — подумал Мишаков и принялся таскать из речки воду.
Солнце уже начало клониться к горизонту, когда Ингур вынес во двор охапку ножей и, присев на бревнышко, принялся править их бруском: Шш-ик — шш-ик! Шш-ик — шш-ик! Шш-ик — шш-ик!
— Одна готово. Теперя другая, — бурчал он себе под нос.
Волк поднял на него глаза и внимательно следил за движениями старика.
— Чего смотришь? Работа хочешь? Твоя работа здеся, на дворе. Застава сторожи. Чужого не пуская. Волка тоже, как ты.
Волк опять наклонил голову к лапам и принялся что-то аппетитно грызть.
— Что, вкусно? Что ешь? И мне дай, я тоже хочу.
Волк, словно поняв слова старика, подхватил кость и побрел к будке. И тут Ингур заметил, что кость у него в зубах красная — сырая, стало быть. Ингур вскочил, как ошпаренный.
— Ай-ай-ай! Ай-ай-ай-ай! Кто это сделал? Ай-ай-ай!
Во двор выскочили Прохоров и Диденко.
— Ингур, что с тобой?
— Что случилось, старик? Кто тебя обидел, скажи. Со мной, Прохоровым иметь дело будет!
— Ай-ай-ай-ай-ай! Прохор! Говорил я тебе не браниться — тайга накажет. А ты бранился. Вот и наказала. Наказала нас тайга! Теперь беда! Беда много будет на застава!
— Ингур, да ты толком скажи, что случилось? Как она нас наказала?
— Кто-то зверя испортил! Сырая мяса дал! Видишь — кость грызет? Красная! Сырая, значить! Теперь