— Госпожа Морнераль, — мальчик остановился, чем немало удивил женщину, — этот человек держал в ужасе весь наш приют. Мы видели его даже во сне, и многие просыпались, обмочившись. Я не хочу, чтобы такое происходило… В моих землях.

— Понимаю, Делвин, но правосудие — очень тонкая материя. Тебе ещё многому предстоит научиться, и чем раньше ты сядешь за книги, тем лучше. И пообещай, что впредь будешь прислушиваться к моим словам.

— Да, госпожа Морнераль, — кивнул Делвин. — Я обещаю.

Весь оставшийся день мальчик был в приподнятом настроении. Его не покидало чувство, что он сделал нечто хорошее. Узнав о случившемся, Клариса попросила рассказать ей всё.

— Вы поступили хорошо, Делвин. Я верю, вы станете прекрасным лордом. А теперь пора спать.

Мальчик-сирота из приюта «Тёплый очаг» лежал в собственных покоях в Пламенном замке под звуки ночных птиц. Впервые за долгое время Проныра-Делвин не боялся услышать стука копыт, который прежде чудился ему даже в этих стенах. Засыпая, он услышал рёв неизвестного зверя, раздавшийся где-то далеко-далеко. Делвин вспомнил о прочитанном в книге. «Чудится драконий рык, — подумал мальчик, погружаясь в сон. — Это потому что я — Рейнар…»

Глава 3

Таринор, Тогмур и Иггмур тайно пробрались через Тимбермарк. Они двигались по окольным трактам или через маленькие рощицы, чтобы привлекать как можно меньше внимания, но всё же изредка натыкались на подозрительные взгляды. К счастью, в основном взгляды эти были направлены на младшего из братьев, а потому наёмник надеялся, что люди скорее запомнят, какой Иггмур огромный, чем то, что он был одет как северянин.

Припасы из Грарстенна значительно поредели, ещё когда путники попали к эльфам. Теперь же, когда они покинули лес, сумка, что здоровяк Иггмур неизменно нёс на плечах, и вовсе почти опустела, так что волей-неволей пришлось искать пропитание. К счастью, наёмник неплохо знал эти места. Он ставил ловушки на кроликов, собирал ягоды и грибы, с улыбкой вспоминая о Драме. Братья же, не столь знакомые с южной природой, в это время искали хворост или следили за огнём.

И вот, спустя неделю после того, как путники вырвались из Северной пущи, они оказались у Мучных ворот столицы… Где стража велела им проваливать, презрительно оглядев с ног до головы.

— Беженцев третьего дня велено за стены не пущать, — буркнул небритый мужик с алебардой. — Как война началась, сюда оборванцы вереницами потянулись. Видели хибары за предместьями? Вот туда и идите, к остальным…

— Чего ты им объясняешь, Ланс? — проворчал другой. — Гони в шею и дело с концом. Без того дел хватает. Вон Хамфри едет с полной телегой своих вонючих сыров, отсюда чую. Чёрт побери, смердят хуже, чем сапоги Хоба!

— Но мы не беженцы, — возразил Таринор. — Я знаком с управителем банка «Феннс и Драйберг», а не так давно меня принимал сам король…

— Ага, — усмехнулся стражник, — а меня — сама королева. Пошли прочь с глаз моих!

— Ах ты рожа южанская… — прохрипел Тогмур. — Да ты бы знал, где мы были! Окажись там — и тут же портки обмочишь! Мы от эльфов ушли, из самого леса…

— От эльфов, значит? А ну-ка рассказывай, что ещё знаешь? Ланс, сходи-ка за старшим…

Стражник перехватил алебарду поудобнее, и наёмник поспешил отвести северян в сторону. Когда они оказались достаточно далеко от ворот, он остановился и накинулся на Тогмура:

— Что ж ты, дурень, язык-то за зубами не держишь?

— Чего? — нахмурился тот. — Следи за словами, южанин, а не то…

— Не то что? — Таринор взял его за грудки. — В нос мне заедешь? Зарубишь топором? Здесь с эльфами воюют, а ты треплешься первому встречному о том, что мы ушли живыми из самого сердца леса. Продолжай в том же духе, и мы все окажемся на виселице. Но сначала нас будут пытать, долго и с пристрастием.

— Мне, значит, язык в задницу засунуть и тебя слушаться во всём? — огрызнулся Тогмур. — Не многовато ли чести?

— Здесь другой мир, дурья твоя башка, — выдохнул наёмник. Он отпустил северянина и окинул взглядом стены столицы, украшенные алым знаменем с золотым грифоном. — Я здесь вырос, и я его знаю. Можешь меня не слушать — и пропадёшь ни за что. Досадно, если сыновья Стейна Кривостопа закончат свои дни на виселице, как паршивые конокрады.

— Не хочу на виселицу, — печально проговорил Иггмур, — и братца на виселицу не хочу.

Великан положил руку на плечо Тогмура и добавил:

— Не надо, братец, не злись. Он помочь хочет. Слушай его.

— Ладно, чёрт с вами обоими, — буркнул рыжий. — Что предлагаешь-то? Я таких стен отродясь не видел. Высокие, зараза, из гладкого камня, никак не перелезть.

— Дело к вечеру, — ответил Таринор. — Устроим ночёвку, а утром что-нибудь придумаю на свежую голову. Достаточно будет, если в город проберусь я один. Тогда провести вас будет гораздо легче…

Путники добрались до небольшой, дышавшей свежестью рощице чуть поодаль от городских стен Энгатара, где и было решено заночевать. Таринор попытался взглянуть на братьев-северян со стороны и понял, что на месте стражника тоже ни за что не пустил их в город. Впрочем, ему и самому не мешало бы как следует вымыться и переодеться. Ничего, после всего пережитого задача пробраться в город выглядела пустяком. Он почти у цели. Завтра доберётся до банка, найдёт Рию, получит свои проклятые деньги, а потом…

Вот о том, что будет дальше, он как-то не задумывался. Впрочем, наёмнику в этом мире всегда найдётся дело. К тому же, тан Стейн хотел, чтобы его сыновья набрались опыта на юге. Что ж, с ними можно разграбить пару гоблинских пещер или устроить облаву на разбойников. С Иггмуром это, наверное, даже не будет риском. А уж потом их обоих можно отправить домой морем. И вот уже будут готовы двое прославленных воинов.

Гоблины в рассказах Тогмура превратятся в великанов, разбойники — в вооружённый до зубов рыцарский орден, а несчастное изрубленное дерево у переправы — в целую рощу злобных древолюдей. И отец будет ими гордиться, и заживут они славно, и будут добрым словом вспоминать Таринора, которого при случае непременно угостят кружкой славной медовухи…

А что, если отправиться с ними, подумалось наёмнику? Осесть в северном краю, где людей слишком мало, чтобы им было, что делить. Брат там не убивает брата, во главе страны не стоит безумец, а честное слово ещё действительно ценится. В конце концов, если уж сам Кальдор Моэн не побрезговал поселиться там, то чем же он, Таринор, хуже?

Но нет, он дал старику слово. Клинку нужен достойный хранитель, а что достойного он успел сделать с тех пор? Перерезать дюжину-другую оболваненных эльфами бедняг? Героически сразиться с дикими пчёлами? Пойманные и разделанные в пути кролики тоже вряд ли сойдут за достойных противников. Ещё нужно дать мечу имя… Пока что на ум приходило только «Потрошитель кроликов» или «Гроза оборванцев». Кальдор точно дал бы ему подзатыльник, если б услышал эти имена.

Наёмник вспомнил, что такой же безоблачной свежей, дышащей прохладой ночью, когда-то давно он ехал в обозе от Лейдерана после первой своей битвы в войне Кровавой короны. Таринор тогда ещё не был королевским телохранителем, и, чтобы скоротать время на привалах, играл в карты с остальными беднягами из крысиной роты.

Иногда к ним присоединялся их командир, сир Гильям Фолтрейн, но играть с ним желающих было немного. Он мухлевал, но, хоть делал это неумело, никто не смел уличить отпрыска благородного дома в нечестности. Если же он всё-таки проигрывал, то отказывался отдавать выигрыш, заявляя, что «крысам деньги ни к чему». Одному солдату-простолюдину, осмелившемуся воззвать к рыцарской чести, Фолтрейн проломил череп ударом гарды меча. После, окинув взглядом остальных, он ухмыльнулся и заявил, что следующий, кто сделает ему замечание, так легко не отделается.

И вот, однажды вечером Таринор после пары удачных игр, успел издалека увидеть приближающегося сира Гильяма. Тогда, чтобы сохранить выигрыш, он поспешил отправиться в единственное место в лагере, где простой солдат мог найти достойное применение деньгам: прямиком к маркитантскому обозу.

Там он вдоволь нарезвился с одной смазливой девицей, чьи волосы имели цвет пшеничного поля ранней осенью. Стояла такая же тихая и тёплая ночь, как сегодня. Они лежали на телеге, деля бутылку дешёвого вина, а полная луна освещала их серебристым светом.

— А сир Гильям действительно так жесток, как о нём говорят? — вдруг спросила