наверстать упущенное.

Спрашиваю:

— Почему отказался от помощи Ф.М.?

Нагло:

— По семейным обстоятельствам!

С места кто-то:

— Тебе дороже драм кружок?

Меренков громко и с возмущением:

— Что ты на меня усмехаешься!

Кто-то:

— Почему тебе не дороже честь класса?

Меренков упрямо:

— Я занимался.

Мягче, нежнее:

— Я класс уважаю. Мне неприятно, что я подвел коллектив. Если бы я изучал немецкий язык в том году…

Восков:

— Сколько занимает у тебя времени драмкружок? Да разве это главное? Учиться главное. Нужно было бросить драмкружок. Ты не справляешься и с тем и с другим.

Меренков грубо Воскову:

— Мог бросить драмкружок, но не бросил. Почему ты мне раньше не сказал до собрания…

Идет словесная перепалка. Симпатии на стороне Меренкова. Он почти герой. С задних столов слышатся реплики Симонова, Лисицына… Шумно, бестолково.

У нас на собрании снова Геннадий Павлович. Он спешит. Берет слово. Говорит убедительно, мягко о том, что его неприятно поражает, что в классе есть двойки. Говорит о Меренкове, останавливается на вопросах, затронутых Галаховым. Ребята слушают внимательно. Когда ушел Геннадий Павлович, страсти разгорелись. Ставим два самоотчета. Выступает Шура Салосин. Улыбается от смущения. Явно чувствует себя обнаженным от того, что говорит искренне:

— Пришел я после того собрания, по заповедям. Решил жить по-новому. Но… (улыбается) ничего не получилось.

Затем он уточняет, что у него не получилось.

Я начинаю «закипать»: вижу мальчишка не «в себе», волнуется, а Меренков, Симонов, Лисицын улыбаются ехидно, переговариваются. Им явно противно, что Шурка так разоткровенничался.

«Закипаю» и «закипаю», чувствую, сейчас «взорвусь»…

И встаю к столу. Уже покраснела от злости. Говорю резко о самом плохом, о равнодушии. О том, что Шурке никто не желает помочь. О наглости Меренкова, который сегодня не получил должного урока. О том, что мы решили соревноваться «на бумаге». Резко кончаю выступление тем, что формально таким делом заниматься нельзя. Что лучше пойти и взять из сейфа директора наши высокие обязательства. Так будет честнее. А если продолжать — то по-настоящему. То есть помогать друг другу быть настоящим человеком.

Сказала и испугалась. В классе произошло нечто, ошеломившее меня. Встал Симонов и, смотря в сторону, сказал, что с соревнованием у нас не получается и что «пора кончать», что «это трудно». Чувствую, что Симонова поддерживают, по глазам вижу, по улыбкам облегчения, по репликам.

Ну, думаю, крах, всё кончено. Председатель собрания собирается голосовать… Десятки мыслей пролетают, хочется еще выступить, сказать, что это для нас очень важно, соревноваться во что бы то ни стало! Но не встаю, не говорю, молчу и жду. Только бы оттянули голосование… Напряженные минуты. Внутренне ругаю себя за опрометчивость, за резкость. Ведь знала, что нет тыла. Зачем предложила опасную дилемму. И вот просит слово Л.Лобанов. Он начинает размеренно и твердо:

— Представим себе, что машинист однажды взялся довести до определенного пункта тяжелый состав. И вот на одном из подъемов ему стало тяжело, невмоготу… Что делать? Остановить состав на подъеме нельзя, он поползет вниз — это катастрофа. Можно по селектору попросить облегчить состав, но тогда сорвется режим движения, и где-то не получат необходимого груза. А не лучше ли превозмочь усталость и довести состав до конца?

Класс притих, все сосредоточенно смотрят на Лобанова. А он продолжает.

— На прошлом собрании, где мы утверждали заповеди, я вел себя реакционно. А пришел домой, поразмыслил и решил попробовать! У нас наметился явный подъем, нам тяжело. Остановиться — значит поползти назад к безобразным событиям 9-го класса.

В классе благоприятная, одобряющая тишина. Лобанов говорит о подъеме среди молодежи страны.

— А мы будем плестись в хвосте? А что скажут в школе? Бахвалились, вызвали соревноваться 9-ые классы, а сами — в кусты?

— Нет, — заявляет он непреклонно, — соревноваться надо!

Трудно передать мое состояние. Я счастлива и чуть не плачу от радости. За много лет работы в школе я ни разу не слышала такого нужного и верного выступления, такого политически отточенного и простого по мысли и чувству.

Класс, по-моему, вздохнул (или мне это показалось), и Горбунов в своей артистической манере выразил благодарность Лобанову. Голосование было снято, оно показалось мелким и смешным. Голосовать жить или умереть — смешно! Глупо!

Есть, продолжать трудное дело!

Конечно, я не выдержала и, заключая, назвала выступление Лобанова большевистским.

Долго не могла уйти домой. Всё крутилась вокруг Валентины Григорьевны. Всё говорила, говорила ей. И столько нашлось для «моих» хороших слов, уйма. Словом, я была на «седьмом небе». И все вокруг радовались и улыбались: и директор и завуч и учителя…

Здесь я пока остановлюсь. Дальше писать трудно. Во-первых, сейчас второй час ночи, а во-вторых, события последние не для радостного пера. Нужно ещё чуть-чуть отодвинуться от них, посмотреть «издали».

Вы — наша смена

15 января 1959 года

Пишу на заводе. Обошла цеха. Сижу в заводском классе. Сейчас должны начаться теоретические занятия. Почти все пришли. «Могучая кучка» «режется» в домино, делают вид, что меня не замечают.

В цехах.

Божинский Пётр — на токарно-винторезном станке. Ему дает характеристику зам. нач. цеха т. Амелин (Мы знакомы, его дети были со мной в лагере). Он говорит о Пете как об аккуратном рабочем, который чётко и самостоятельно выполняет задания цеха. Говорит о его вежливости. Сам Петя у станка выглядит довольно уверенным, а в классе у него постоянно недоумевающие глаза и (простит он меня) несколько глуповатый вид.

Лида Иванова работает на 2-х станках: на долбёжном и фрезерном. Ею руководит рабочий Волчков. С ним не пришлось встретиться — он во второй смене. Ей дают очень положительную характеристику. Она и сама гордо вскидывает голову и говорит, что работу знает и любит и о том, сколько минут обрабатывается деталь… На ней чистый выцветший халат и косыночка. Она совсем не похожа на ученицу — молодая рабочая, уверенная и гордая, чувствующая свою плакатную неотразимость.

В отделе технического контроля работает Марина Тужилкова. Я увидела ее внимательно слушающей соседку Марию Фёдоровну Калинцеву. Соседка учила девочку, хоть официально она совсем не обязана это делать. Марина с улыбкой объясняет: «Здесь кого не спросишь — всякий объяснит». Нина Ивановна инструктирует Марину постоянно. Она говорит, что Марина «послушная девочка», «усидчивая». «Если возьмётся — сделает!» Очень приятно слушать такое, даже если это немного и преувеличено.

Очень интересно о Жене Симонове. Он работает на револьверном станке — занимается сверловкой и зенковкой.

Рассказывал начальник бюро технического контроля