— Но куда же? — изумился барон Тави моей внезапной решимости.

— К вождю! — воскликнула я и припустила по пыльной, залитой солнцем горной дороге.

Индусы, окружавшие вождя, увидев меня в седле, вежливо заулыбались.

Но не успела я соскочить с лошади, как смуглый юноша с резкими чертами лица, вцепившись в меня взглядом, сказал, что я хочу отобрать у них законную веру.

Присутствующие с возмущением отреагировали на это подозрение.

Не мешкая, я подошла к вождю и попросила его рассказать о тех божествах, которым он молится, и о религии, которую исповедует его племя.

— Каким образом ваш бог может изменить вашу жизнь? — спросила я.

— Бог изменяет все, — ответил Шибу на чистом английском языке, глядя будто бы сквозь меня.

От его взгляда, исполненного покоя и глубины, недавнее волнение мое улеглось и я глубоко и блаженно вздохнула.

— Заключенный в Боге дух изменяет людей, — сказал вождь, — иногда даже вопреки их желанию. Его можно увидеть, можно к нему прикоснуться.

— Но как он может изменить нас? — еще раз спросила я.

— Он учит, как правильно жить. Он помогает и защищает тех, кто его знает. А жизнь, которую ведут люди, вообще трудно назвать жизнью, — сказал Шибу.

— Но почему?

Помолчав, он сказал:

— Вы, например, не знаете, какое это счастье делать что-либо с пониманием. У вас нет покровителя.

Последние слова он произнес как приговор. Я невольно вздрогнула.

— Как это нет? А Господь наш Иисус Христос? А пресвятая Дева Мария? А двенадцать апостолов?

— Целая охапка, — усмехнулся Шибу. — Ну и как, научили они вас правильно жить?

— Но многие люди просто не слушают их, — возразила я.

— Были бы настоящими покровителями, вы бы их услышали, — сказал вождь. — Когда покровителем становится Всевышний, его приходится слушать, хочешь этого или нет, потому что видишь его и поневоле ему внимаешь.

— Не понимаю вас, — произнесла я, опустив глаза.

Ожившее сердце мое жаждало открытий и потрясений. Затаив дыхание, я внимала словам вождя, находя их созвучными тем строкам, которые недавно прочла в странной книге, лежащей на запыленной полке в комнате Джона Стикса. Воспоминание это ярким лучом озарило мою душу.

— Как ваш Бог может все изменить? — снова спросила я.

— Прежде всего, — сказал вождь, пристально разглядывая меня, — вы должны захотеть этого. А затем вы сможете познать его. Все зависит от вас.

— Но я очень хочу! — воскликнула я с готовностью.

Вождь в сопровождении нескольких индусов провел меня к стоящему неподалеку финиковому дереву и попросил сесть прямо на землю. Затем, как бы невзначай, он достал из-за пазухи пучок сухой травы и велел одному из индусов ее проглотить. Юноша стал медленно жевать.

Я видела, как его дыхание участилось.

Он вытер лоб, потом закрыл лицо руками.

Мне показалось, что он плакал. Прошло несколько тяжелых минут, прежде чем молодой индус овладел собой. Он выпрямился, все еще прикрывая рукой лицо.

Я тоже испытывала какое-то смутное беспокойство и вдруг, к своему изумлению, поняла, что мне страшно. Мое дыхание участилось.

Вождь дал юноше еще травы.

Наблюдая эту церемонию, я так разнервничалась, что мне едва не стало дурно.

Вдруг юноша повалился вперед и ударился лбом о землю. Он перекатился на левый бок и забился в конвульсиях.

Вождь сидел в прежней позе и чуть слышно пел:

Это моя высшая обитель

не освещается ни солнцем, ни луной,

ни огнем, ни другим источником света.

Тот, кто достиг ее, никогда не возвращается

в этот материальный мир.

Я — отец этой вселенной и мать,

Я — опора и прародитель.

Я — объект познания и тот, кто очищает…

Молодой индус съежился в неестественной позе. Он лежал на правом боку, лицом ко мне, зажав ладони между коленей. Затем он дернулся всем телом и перевернулся на спину.

Я увидела, что его левая рука стала совершать легкие грациозные движения, а правая вторила ей. Руки юноши словно перебирали струны арфы, движения становились все более порывистыми, двигались не только предплечья, но кисти рук.

Затем он стал медленно подниматься, будто борясь с кем-то. Тело его дрожало. Он сел на корточки, потом одним рывком выпрямился.

Я совершенно ясно видела, как что-то или кто-то заставляет его то замирать в причудливых позах, то опять двигаться.

Вождь запел громче. Остальные индусы в такт песне похлопывали себя по груди и бедрам.

Юноша в это время, казалось, поднимался вверх, куда-то взбирался. Он хватался за что-то невидимое, подтягивался и, замирая, переводил дыхание.

Мне захотелось увидеть его глаза, и я подвинулась ближе, но, встретив сердитый взгляд вождя, села на прежнее место.

Вдруг юноша прыгнул. Он весь напрягся, тяжело дышал и как бы цеплялся за уступ скалы. Затем тело его обмякло. Пролежав некоторое время, юноша выбросил вперед руки, словно прикрывая лицо. Он изогнулся и лежал на груди, приподняв над землей ноги, отчего мне казалось, будто он быстро скользит или летит. Я услышала даже, как по его телу прошелестел ветер… От изумления у меня перехватило дыхание и я вскрикнула.

Тут юноша встал и пошел. Сделав несколько шагов в мою сторону, он остановился, потом улыбнулся и запел.

Вдруг его будто ударили в спину. Тело его выгнулось, и он засеменил на цыпочках, касаясь земли руками. Затем повалился на спину и, вытянувшись во весь рост, застыл в оцепенении.

Вождь прикрыл его чем-то алым.

Не попрощавшись со мной, не сказав ни единого слова, вождь и несколько индусов удалились в горы.

Я, едва справившись с волнением, вскочила в седло и помчалась к ферме.

Мои ощущения после увиденного были настолько противоречивы и сумбурны, что как ни хотелось мне каким-либо образом запечатлеть их на бумаге, из этого ничего не выходило. Я пыталась провести аналогию между христианством и открывшимся мне безграничным простором индуизма. Но знаний моих не хватало. Что же мне было делать, читатель? Темная духовная даль, словно космическое пространство, необъяснимо звала меня, пробуждая все существо. Я трепетала душой, пребывая в состоянии, близком к блаженству.

Осознав беспредельность своей натуры, я в собственном ощущении стала чем-то размытым, я по-другому стала видеть людей.

Я сейчас говорю, но не знаю, сама ли я говорю, иногда мне кажется, что во мне говорят другие, люди далекой Индии, этой волшебной страны, хотя теперь-то я понимаю, что нет разницы между ними и мною и что никто не знает, от чьего имени говорит и сам ли он говорит. Разрушив границы своей личности, вступив в новое обиталище своего «я», блуждая в нем, я чувствовала себя потерянной в необозримости… Где же я? Где же моя заблудшая душа?