Топилин отчетливо представлял, какое лицо сейчас у Антона. Печальная полуулыбка, задумчивый взгляд. Наверняка ждет, что Санек поддержит разговор. Топилин поерзал, кашлянул несколько раз — сойдет за реплику.

— С пацанами, кстати, оказалось проще, чем думал… Но я опять не туда. Все не расскажу никак. Короче, в первую ночь уснуть не мог. Провалялся не знаю сколько. В стекло мошкара стучит, под полом мыши. Еще травой скошенной пахло. Сильно. Утром скосили под окнами… И лягушки на берегу — вот так же, как сейчас, я почему и вспомнил… Встал, выбрался потихоньку из палаты. Вышел на крыльцо. И вот стою, смотрю в сторону дороги, по которой батя уехал, а там темень сплошная, ни дороги не видно, ничего. Слегка только, верхушки деревьев. Тоскливо, одиноко… В первый раз ведь по-настоящему один. И где! Почувствовал себя маленьким. Можно сказать, ничтожным.

«Ладно, Антон, — мысленно перебивал его Топилин. — В другой раз. Поздно уже, спать давай».

— В небе звезды… И трава прямо под ногами, дуреешь от запаха… И тоска, Саша, такая, что хоть умри… хочется умереть, лишь бы избавиться… Никогда такой тоски не было, как в ту ночь… Кое-как взял себя в руки, вернулся в палату.

Так и не дождавшись от Топилина никакого отклика — будто сам себе рассказывал, — Антон договорил почти смущенно:

— Вспомнилось что-то… Как будто вчера было.

«И что мне теперь, зарыдать растроганно? — думал тем временем Топилин с неожиданным ожесточением. — Пожалеть тебя? Утешить?!»

Антон пробубнил что-то себе под нос и больше разговора не затевал. То ли вправду уснул, то ли притворялся, как Топилин.

Где-то по соседству раздался стук двери, стремительный топот.

Топилин угрюмо присматривался к идее собраться и уехать. Сказаться больным. Прости, Антон. Съел что-то не то на фуршете. Пиво с шампанским смешал. Всего бокал, кто же знал, что оно так аукнется…

В какой-то момент он разглядел наконец поганое словечко, все это время мелькавшее в потоке других, услышанных и произнесенных за день. Прихватил, попробовал на язык — проговорил беззвучно, не раскрывая рта: «Убийца». Горло по-лягушачьи пульсировало. «Да не виноват он, — в который раз напомнил себе Топилин. — Не виноват ведь». Словечко цепкое, просто так не выплюнешь. Антон убил человека. Случайно. Антон — с которым сто лет в обед… случайно, конечно. Случайно.

Лягушки орут из темноты. Фермеры дышат воздухом. И утки спят где-то неподалеку, завтрашние клювастые трупики.

Фермеры ввалились за полночь, оглушительно сопя и щедро разбавляя древесный аромат водочным перегаром. Легли, не раздеваясь. Четко, как инструмент в футляр. Топилин ждал, что будут храпеть. Не храпели.

С самого начала ее сдержанность не давала Топилину покоя. Из-за этой сдержанности рядом с ней было трудно. Как в инородной среде. Обыденные вещи давались с усилием.

Их первая встреча состоялась перед моргом, куда она приходила на опознание. Топилину перед этим позвонил безымянный мент — не представился, сказал только: просили передать, опознание Сергея Митрохина пройдет сегодня в БСМП-2 в два тридцать. Из-за пробок опоздал на десять минут. Нервничал, боялся разминуться. Было солнечно и ветрено. Кружили песочные вихри. За ограду выходила женщина. Шла плечом вперед, отвернув от ветра лицо. Одной рукой прижимала к голове платок… еще не тот, из траурного ситца, еще цветастый шелковый; другая рука прижимала к груди, защищала от ветра свернутый в трубочку бумажный лист. Топилин Анну до этого в глаза не видел, да и вдову назавтра после трагического известия представлял себе совершенно иначе — на ватных ногах, с трясущимися руками, со всех сторон поддерживаемую родственниками. Эта шла сама, не спотыкалась.

— Анна Николаевна?

Остановилась, встала спиной к ветру.

— Да.

— Примите мои соболезнования… искренне…

— Кто вы?

— Собственно, свидетель происшествия. Александр Топилин. Я в машине сидел… под которую ваш супруг попал…

Разглядывала его сквозь прищур, ждала продолжения.

— Поверьте, все случилось совершенно случайно. Скорость не была превышена. Водитель был трезв.

Лопотал с приторной скорбью. Ветер мешал говорить. На зубах уже вовсю похрустывал песок. Хоть отплевывайся. Вдова перебила:

— Вам что-то от меня нужно?

— Мне… нет… То есть в некотором смысле. Позвольте помочь вам с похоронами.

Она обернулась в сторону морга. Будто поинтересоваться мнением того, кто там остался. Из дверей вышел мент и, прикуривая на ходу, отправился в сторону больничных корпусов.

— Не отказывайте, Анна Николаевна… такое дело…

Топилину показалось, что она заплакала. Присмотрелся — нет, стоит как стояла, щурится. И? Дальше-то что?

— Не отказывайте… правда… Я, собственно, от имени… водителя, который в тот трагический вечер… в общем, который совершил наезд на вашего мужа… Совершенно случайно, поверьте. Трагическое стечение обстоятельств… Антон. Антон Литвинов… Может, слышали… В общем, Анна Николаевна, Антон очень, очень переживает. Он хороший человек, семьянин…

Все ждал, что она хоть как-то ему подыграет. Напустит скорби. Разрыдается. Другая бы развернулась вовсю. Закатила бы истерику. Возможно, с проклятиями. Все-таки одна-одинешенька выходит из морга.

Анна слушала молча, несколько раз кивнула. Топилин напоминал себе рекламного мальчика, приставшего к тетеньке с рассказом о чудесных скидках и бонусах: то, что он строчит заученной скороговоркой, ей совершенно не интересно, но она никуда не спешит, и мальчика жалко, пусть.

— Там поворот. Фонари не горят. А он переходил.

— Помочь… — произнесла Анна, как припозднившееся эхо. — Да, наверное. Сын приедет только завтра вечером. У него игра.

— Вот и правильно. Мы можем прямо сейчас на кладбище и…

Перебила:

— Вы не могли бы сначала отвезти меня туда, где это случилось?

И он отвез ее на объездную — туда, где это случилось.

Асфальт был помечен следами от шин. Четырьмя черными росчерками. Не ошибешься.

Топилин остановился, сказал:

— Видите, на самом повороте.

— Вижу.

Вышла сама. Пока Топилин обходил машину, успела пройти несколько шагов по обочине. Наклонилась, подняла кусок щебня.

Анна что-то сказала, Топилин не расслышал из-за ветра и шума машин. Подошел, чувствуя, как покидает его мусорная суета. Суматошные слова больше не толкались в глотке. Можно и помолчать.

— С девятнадцати лет я с ним, — повторила Анна, разглядывая щебень у себя на ладони. — Семнадцать лет прожили. Правда, последний год… полтора даже… не в счет, наверное… Сережа на даче жил. Там дача у нас, — она указала рукой на цепочку крыш далеко за Южными Дачами, где жили Топилин с Литвиновым. — Он, наверное, туда и шел. Или с дачи. Фотографировал много. Любил фотографировать.