Поскольку в момент происшествия в закутке возле пожарного щита, согласно расписанию, должен был находиться лишь 7 «Б», авторство проделки со шлангом было всем очевидно. К тому же Костя Дивный на следующий день пропустил школу. Но Полугог всегда добивался, чтобы виновника выдали свои во всеуслышание, — а в особо тяжких случаях еще и заклеймили на школьной линейке. Он явился к нам на последний урок и, пройдясь в гробовой тишине между парт, сказал:

— Так. Так.

Походил еще немного, добавил:

— И кто это сделал?

Обычно во второй раз он повторял свой вопрос с нажимом, гуляя всевидящим оком по классу… Но в тот раз у Полугога был другой план.

— Кто это сделал? — спросил он шепотом, наклоняясь ко мне.

Я молчал. Но всё, на что рассчитывал, — подольше держать оборону. Хоть какой-то дать отпор. «Только не здесь», — думал я тоскливо. И уже перенесен был мысленно в кабинет с потемневшими вождями, с кубками и грамотами в филёнчатом шкафу, и с замирающим сердцем пытался представить, как именно это происходит, что он говорит при этом, как смотрит, как выгибает бровь.

— А у тебя ведь такие родители, — еще тише сказал директор и вздохнул тяжело. — Уж от кого другого, но от тебя не ожидал… Ты видел, что он сделал с кабинетами на первом этаже? Ты представляешь, как трудно это отремонтировать? Ты неприятно меня удивил, дружок… Хорошо, — сказал он громче, так, чтобы все слышали. — Подумай. Завтра перед началом уроков жду в своем кабинете.

Сердце то ныло, замерев, то металось как суслик, за которым скользит, приближаясь, беспощадная тень. «Зачем это? Почему я? Пусть бы как обычно. Я-то при чем?»

Выйдя со школы, раздавленный собственной трусостью, с которой не в силах был совладать, я отправился на работу к маме. Районная библиотека располагалась неподалеку. Мама приняла меня без лишних вопросов, поняв с первого взгляда, что случилось плохое. По темному проходу вдоль стеллажей провела меня в тесную каморку, в которой чинили книги, усадила за наклонный верстак. Пахло столярным клеем. Книги с рваными ранами вдоль корешков были утыканы винтами, зажаты рейками. Стопка нарезанной на полоски марли дополняла ассоциацию с полевым госпиталем из фильма про войну. Я рассказал ей все, от разрушительного рейда пожарного шланга до тяжелого директорского вздоха.

— То есть потребовал, чтобы именно ты настучал?

И мы отправились в школу. На такси, чтобы не упустить Полугога. Он был на месте. Мама оставила меня под дверью его кабинета — думаю, прекрасно понимая, что я все услышу.

— Вы пытаетесь сделать из моего сына стукача, Павел Иванович?

— Марина Никитична, вы меня удивляете… Речь идет о хулиганстве, имевшем серьезные материальные последствия. Ваш сын был свидетелем. И он единственный в классе, кто поддерживает отношения с виновником происшествия. Я, в общем, полагал, что мальчик, воспитанный в интеллигентной семье…

— Лучшая кандидатура на роль доносчика?

— Да что вы так, в самом-то деле?

— Вы еще упомянули родителей: «а еще родители такие»… Что вы хотели этим сказать?

— Вы как-то неадекватно реагируете.

— Боюсь, вполне адекватно. Павел Иванович, мне не нравятся ваши энкавэдэшные забавы. И прошу впредь воздерживаться от вовлечения в них моего сына.

— Марина Никитична! — кричал Полугог. — Что вы себе позволяете?!

Дождавшись тишины, мама отчеканила:

— Надеюсь, на этом ваши попытки привить Саше любезные вашему сердцу навыки прекратятся, Павел Иванович.

И мы ушли, не оборачиваясь, а за нашими спинами хрипел и повизгивал поверженный феникс.

К тому времени, как Костя, подгоняемый трезвой плаксивой теткой, посетил директорскую, его успел сдать весь класс. Полугог вызывал их с урока биологии одного за другим, по алфавиту. Вызвал всех, кроме меня.

На собрании отряда Костя Дивный заявил, что устроить проделку со шлангом подбил его я.

Об этом я маме уже не рассказал.

Получать пятерки по большинству предметов с тех пор стало несколько сложней. «Труды» пришлось пересдавать дважды: выпилить лобзиком фанерный грузовик так, чтобы он устроил трудовика, мне никак не удавалось.

Снилось, что блуждает по незнакомому захолустью и никак не может найти нужный адрес. Полпятого разбудил Долгушин.

— Дамы и господа! — раздался его голос из спрятанного под охотничьим натюрмортом динамика. — Приглашаю подкрепиться. Выступаем через полчаса.

И следом звук охотничьего рожка.

Охотники хмуро перездоровались у шведского стола. Сразу было понятно, кто сколько принял накануне. Позавтракали наскоро и отправились в хрупком предрассветном сумраке навстречу уткам, которым аккурат в это время положено перелетать с места ночевки на место кормежки. Впереди тащили надувные лодки те, кто подготовился к охоте основательно. Несколько возбужденных собак натягивали поводки, жадно нюхая все подряд: воздух, сапоги, лужи. Идущие спотыкались, налетали друг на друга. Приглушенные вскрики, шиканье Долгушина:

— Тише, господа, тиш-ше… Что вы как дети.

В камуфляже он смотрелся руководителем военно-исторического клуба. Вывел их на излучину, велел рассредоточиться.

Проваливаясь в вязкую жижу, матерно бубня себе под нос, Топилин и Антон обошли наконец камыш и выбрались на песчаную отмель, в неверном свете зари казавшуюся такой близкой — рукой подать. Антон предложил знаком: останемся здесь, не пойдем дальше. Встали метрах в трех друг от друга, задрав головы на восток в ожидании дичи.

— Смотри, там ход мягкий, — напомнил Антон, снабдивший Топилина ружьем и амуницией.

Элегантное «Голланд-Голланд» приятно волновало руку.

— И где обещанные утки? — поинтересовался Топилин для поддержания беседы.

Последние звезды белесо мерцали. Солнце выкарабкалось из леса почти целиком и повисло, кровоточивое, над испачканным горизонтом. Литвинов с Топилиным стояли молча, тупо уставившись перед собой осоловелыми глазами. Слева и сзади потрескивали сучья под ногами охотников, еще не выбравших себе места. Чья-то собака мечтательно погавкивала.

В сентябре девяносто восьмого на трассе, недалеко от поворота к заповеднику, попали с Антоном в переделку. Вернее, могли бы попасть. Антон отвел. История приключилась дурная. Шальных денег после дефолта было столько, что они перестали приносить радость. В «Любореченском торговом» у Антона были каналы — проворачивая в обменниках валюту мимо кассы, удалось за месяц умножить капиталы в семнадцать раз. Им было по двадцать три года. На хорошее жилье еще не хватало. Насчет загулов оба были сдержанны. Отправились в Краснодар покупать себе «Мерседесы».

В ста километрах от Любореченска у старенького «Опеля», который был куплен с тем, чтобы отдать его на месте хоть даром, сгорел вентилятор. Без охлаждения двигатель перегрелся, ехать дальше нельзя. Скатились на обочину. Вокруг поля подсолнечные. Солнышко, пташки. Пока решали, как быть дальше, возле них остановился «КамАЗ» — почти впритирочку, загородил «Опель» от проезжей части. В те времена люди посреди трассы просто так не останавливались. Уж точно не дальнобойщики: грабили их братки нещадно. Вышли двое. Лет по сорок. Вышли, встали — один возле водительского, другой чуть поодаль, сунув руки в карманы куртки. Тот, что подошел ближе, спросил сидевшего за рулем Топилина, как проехать в Синегорку. Топилин объяснил и добавил с ходу, что у них на самом деле проблемы — вентилятор — и, может, они им помогут, дотащат на «галстуке» до ближайшего автосервиса, можно хоть в Синегорку… И тут заметил, что у того, который стоит в отдалении, один из карманов странно оттопырен. А потом разглядел и краешек пистолетной рукоятки. Косолапо он прятал пистолет. Волновался мужик очень. Колотило его. Ляжками дергал так, что по брюкам рябь бежала, будто от ветра.