Они с псом следили, как мужчина пересекает комнату, идет в сторону двери…

Оборачивается у выхода, усмехается снова — вероятно, взял себя в руки, делает шутливый реверанс, произносит: «хорошего дня, сестренка, договоришься о ноутбуке — маякни», выходит…

И в доме снова становится неправдоподобно тихо. Так, будто здесь только Агата и пёс.

У нее вдруг слабеют ноги, она опускается на лестницу, рука соскальзывает с шеи на холку, оттуда по боку вниз…

Агата смотрит на телефон, который ей вручили, потом на пса, который снова тычется — теперь уже в плечо…

Дальше — за окно. Как Гаврила идет по дорожке, держа мобильный у уха. Вероятно, отчитывается перед своим бесценным начальником о проделанной работе.

Проходит несколько секунд, Агата вздрагивает, потому что слышит наверху шорохи. Замирает сначала, сердце ускоряется, а потом закрывает глаза, выдыхая… Пытаясь научиться спокойно воспринимать новую реальность.

Кто-то убирает осколки в спальне.

* * *

Костя вернулся в загородный дом глубоко за полночь. Снова можно было остаться в столице (квартира по-прежнему всегда ждала, содержалась в идеальной чистоте), но почему-то не хотелось.

Хотя теперь уже не почему-то. Теперь-то ясно. Дело не в желании пронестись через хвойный лес по трассе, не в желании оказаться подальше от суеты города, потратив на это дополнительный час.

Всё иначе. Как когда-то в квартирку за семью замками, теперь его так же тянуло домой.

Теперь у него по-настоящему был дом.

Он запутался в своей человечке, как в паутине.

А потом запутал в своей её и утащил.

Всё было сложно. По мнению Агаты, невыносимо и непоправимо. По мнению Кости… Просто нужно немного времени. Ей.

А ему — немного терпения. Несвойственного, но необходимого. Которое в нем неожиданно есть. По отношению к Агате. В достаточном, как самому кажется, количестве. Хотя с каждым днем сохранять хладнокровие становилось сложнее.

Потому что он по уши вляпался. Постепенно. Незаметно. Заигрался так, что даже не верится. А она к себе не подпускает.

Костя начинал в позиции человека, которому всё на свете приелось. Которому хотелось обожания ненавидящей людей девочки. В руках подержать, вкусом насладиться. А потом хоть раздавить, хоть выбросить. Неважно. Так далеко он ни разу не думал.

Начинал вальяжно, самоуверенно, а закончил… Лёжа на лопатках.

Сам же наворотил херни. Костя прекрасно это понимал. И ушел в ту ночь потому, что впервые в жизни почувствовал себя одновременно виноватым и неспособным что-то сделать, чтобы исправить.

Серьги больше не притащишь. «Ты меня бесишь» больше не отделаешься.

Это уже не «проебался», это уже предал.

Костю никогда не трогали слезы. Ни женские, ни детские, ни мужские. Он видел все варианты. Его слезливо просили. Его пытались расчувствовать. От физической боли перед ним тоже плакали. Часто это было действительно искренне. Но ни разу не дернуло за хоть какую-то струну. Так же, как когда-то любопытно было препарировать, будто лягушонка, влюбленность Агаты, ему всегда забавно было наблюдать за плачущими людьми.

Но та ночь стала для Кости по-настоящему во всем особенной. Исключительно откровенной.

Они с Замочком могли заниматься сексом как-угодно, она могла стонать, кричать, извиваться, терять контроль, шептать бессвязно, но только увидев, как отчаянно Агата рыдает от душевной боли, им причиненной, он понял, насколько важен был для нее.

Тогда Костя сам оказался у нее под кожей. Он сам будто заболел.

Казавшееся ему параллельным, на самом деле пересекло Агате сердце таким же порезом, как кто-то когда-то рассек её щеку.

Что сказать или сделать Костя не знал. Первые несколько минут, выйдя из ванной, бесился даже, потом, когда попыталась угрожать, почувствовал разочарование, а дальше разом схлынуло всё из привычного.

Остались только её боль и собственное тупое бессилие.

Максимально несвойствые и непонятные для Кости чувства.

Он ушел, будто мешком по башке долбанули.

Он правда думал, что это финал. Вот такой несуразный.

Поначалу не чувствовал ничего, кроме нытья в груди. Постоянного, но терпимого. Он тоже ведь понимал, что рано или поздно игра закончится. Просто не сомневался, что по его инициативе. Не потому, что самомнение такое. Скорее опыт и интуиция. А получилось…

Что порвала она. Виновник он. И отмахнуться не получается.

То, что поначалу просто поднывало, начинает будить её воображаемыми слезами, превращаясь из царапины в гангрену. Температура растет. Воспаление распространяется по организму с кровью, доставляя мучительную боль уже ему.

И снова бесит… Но уже то, что у неё, наверное, наоборот. Случилась вспышка, а потом с каждым днем становилось легче. А у него нет. Потеря сна и способности концентрироваться. Отторжение себя и людей, которые со всем этим связаны.

Попытки понять, какого хера он вот о таком-то не подумал… Попытки понять, какого хера он должен был думать о таком…

Костя знал, что нужно делать в теории. Забить. Нахуй. Болт. Смириться.

А вместо этого…

Возвращался мыслями в квартирку. Думал, как бы вернуться в неё не мыслями. Злился-злился-злился.

На себя. На маленькую заразу, которая тихой сапой пробралась слишком глубоко. Которая приучила к себе. Приручила собой.

Данное которой слово он-то держал. Но говорить об этом — бессмысленно. Потому что ей нужно было больше, чем просто чтобы не трахал других.

А ему нужно больше теперь. Не просто эксклюзивный вход за семь замков. Не просто согласная всегда и на всё человечка.

Вкус потери поменял значение. Это перестало быть развлечением. Это стало условием существования. Жизненной необходимостью.

Достаточно сильной, чтобы снова появиться на её пороге. Лишить выбора её, сделав свой.

Его никто и никогда не любил. Он не думал даже, что это возможно. А получив… Просрал. Но всё поправимо, если Косте очень хочется…

В чем ценность продолжать имитировать с другой то, что с Агатой можно реально получить? Они совпали. Они влюбились. Они дурные, но вдвоем им слишком хорошо. Они уже слишком близко. С другой вот так не будет. Ни с этой, ни со следующей. Ни с одной не будет…

Он не советовался ни с Полиной, ни с Гаврилой. Просто поставил перед фактом, что планы меняются.

Первая восприняла стойко. Наверное, этого и ждала. Второй долго смотрел, но ничего не сказал. Слишком обязан… А может даже отчасти его понимает. По-дружески.

Сам же сказал когда-то, что если Косте очень не повезет… Косте, кажется, не повезло.