— Надеюсь.

Случившееся ночью выбило у Агаты землю из-под ног. В очередной чертов раз, но так сильно и так обидно, что словами не передать.

Она ведь не лукавила, говоря раз за разом, что Костя ей противен. Так и стало. Потому что она — не животное, которое тянет просто потому, что тянет и сил нет сопротивляться. Она — чуть более сложное существо.

Наверное, зря. Наверное, нет смысла надеяться, что к тебе будут относиться вот так — как к более сложному — если изначально ищешь себе просто чувака на потрахаться.

Кто виноват, если влюбляешься в него? Кто виноват, если от него залетаешь? Кто виноват, если он ожидаемо оказывается мудаком-изменщиком? Кто виноват, что это делает тебе невыносимо больно, а он не смиряется?

Во многом одна только ты… И это забивает новые гвозди в и без того накрывшую тебя крышку.

Но раньше у нее хотя бы удавалось вести себя так, как чувствует, а ночью… Она же сама себя подставила. Никто её не насиловал. Утром она всё прекрасно вспомнила. Думала, что спит и ей во сне так хорошо, а оказалось…

Что сначала было очень хорошо не во сне, а потом гадко-гадко-гадко тоже в реальности.

Потому что она искренне не хотела этого умом. Это всё гормоны. Это всё не угасшие чувства. Это всё победа эмоций над разумом. И теперь её такое уверенное сопротивление выглядеть будет… Жалко.

Плача в ванной, Агата чувствовала, как душа выворачивается. Потому что только абсолютный лох после такого не зайдет к ней следующей ночью с ироничным: «не ломайся, детка, сама же набросилась, чё уже выпендриваться?»…

И Костя — не исключение. А у нее сил просто нет…

Она не знала, спит ли он сейчас с кем-то ещё. Как бы ни уговаривала себя, что люто ненавидит, эти размышления вызывали страх и отчаянье… Потому что до сих пор важно, хотя должно быть всё равно.

Но в том, что захочет продолжения банкета с ней — не сомневалась.

В отличие от себя. В себе теперь сомневалась очень сильно. Чувствовала себя, будто человек, потерявший контроль над телом. Связь между приказами головного мозга и реакциями организма разорвана. Руководит теперь не она.

А она…

Жалкая.

Просто жалкая.

То самое барахло.

Мешок со слезами и истериками.

И не на кого надеяться. Не к кому пойти. Уже не впервые в ее искалеченной жизни. Но она успела забыть, как это страшно. Как это больно. Как это сложно, когда тебя окружают люди, но делают они только хуже.

И совершенно непонятно, что она сделала всем людям, которые кирзовыми сапогами с таким удовольствием топчутся по ее судьбе, оставляя разнообразные вмятины в жиже, образовывающейся из стертого в пыль разрушенного мира и пролитых слез, втаптывая в неё же саму Агату.

Она знала, что Костя ушел. Наверное, даже благодарна была за это. Потому что выходить и говорить с ним не было душевных сил. Конструктивно не получился. А жалко… Сколько можно жалко-то?

Чтобы хотя бы немного успокоиться, ей понадобилось несколько часов. Агата понимала, что это ненормально, но сделать с собой ничего не могла.

Всё зависело от других.

Она же просто чувствовала, как ломается.

Устает.

Бояться.

Считать сроки.

Не мочь загуглить даже, что делать-то.

Ждать, когда Костя всё поймет.

Когда она потеряет даже надежду на то, что когда-то ей удастся от него отбрыкаться, освободиться, сбежать.

Он не позволит сделать аборт. Он заставит рожать. Он будет и дальше сводить её с ума, подавая всё так, будто проблема в ней… И может даже отчасти всё действительно именно так, но Агата не сомневалась, что хочет элементарных вещей, право на которые принадлежит каждому. Каждому, а её этих прав лишили. По воле Кости.

Забиться в норку. Зализать рваные раны. Выжить, если получится. Продолжить цепляться за свою жалкую-жалкую бесцветную жизнь. И никогда больше… Ни-ко-гда не рисковать. Сердцем и спокойствием.

Из ванной Агату выманил только тихий скулеж у двери. Это был Бой.

Она открыла дверь, увидела, что большущий малыш смотрит на неё будто с понимаем, как бы грустно…

Не выдержала, опустилась на пол уже в спальне, обняла за наклоненную шею и снова плакала.

Почему-то казалось, что он её понимает. Почему-то верилось, что сопереживает. Животное — лучше, чем человек, который вроде как…

Агата даже в мыслях четко сформулировать не могла причины, по которым Костя её держит. Хоть и понимала — это нужно хотя бы для того, чтобы решить их проблему.

Чтобы о чем-то договориться…

Как-то ему объяснить…

В минуты просветления она всё это понимала, но видела Костю — и накрывало. Обидой. Злостью. Жалостью к себе. Ненавистью к нему. Он выводил не своей показушной терпеливостью, так контрастирующей с истериками Агаты, а тем, что возвел между собой и выплесками пленницы кирпичную непробиваемую стену. Не долетит… Ни эмоция, ни слова. Он всё придумал. Его всё устраивает. Он просто ждет, когда она смирится.

И судя по сегодняшней ночи… Дождется.

И ребеночка себе получит. И её сломает. Была Агатой, станет тряпкой. А когда Костя наиграется в семью — как с тряпкой и поступит. И ребенка туда же, наверное.

А ей потом что делать?

Что ей делать, когда мальчик уйдет из комнаты, оторвав надоевшим куклам головы?

* * *

Костя приехал в дом намного раньше, чем привык сам… И чем привыкла Агата тоже. Не сюрприза ради. Очевидно ведь, вряд ли такой сюрприз зачтется за приятный. Просто, чтобы наконец-то попытаться поговорить. Типа по-человечески.

Насколько хватит умений.

Раньше ведь вроде как получалось, пока всё не сломалось.

Костю встретила тишина. Он прошел по первому этажу, немного оглядываясь…

Понятия не имел, чего стоит ждать от Агаты сейчас, но чувствовал, что реакция на ночной секс будет.

Поднялся по лестнице, шел к спальне, слыша через вновь приоткрытую дверь отголоски звуков. Агата говорила. Сначала Косте стало немного не по себе, потом понял — скорее всего с Боем.

Так и было.

Мужчина открыл дверь шире, остался в проеме…

Агата сидела на полу спиной ко входу. Бой лежал перед ней. Девичьи пальцы скользили по шерсти, она с ним о чем-то разговаривала, псина же только хвостом повиливала, усиленно тычась мордой то в голую коленку, то в раскрытую ладонь…

— Тебе нравится, когда гладят, да? Ты ласковая лошадка?

Это напоминало идиллию. Казалось, что у них здесь абсолютный штиль. Абсолютная противоположность тому состоянию, в котором она была, когда Костя утром уезжал…