– Отправьтесь в гардероб и оставьте там верхнюю одежду! – гаркнула медсестра. И скрылась за дверью, не слушая про рецепт.

Старичок заплясал по холлу.

Он проклинал ступеньки, которые вели в преисподнюю гардероба. Потом уставился на куртку:

– Затолкаю-ка я ее вот сюда, от греха подальше, а то и вправду…

Он принялся ожесточенно утрамбовывать куртку в какой-то урне, в каком-то дальнем углу. Очередь ругала доктора, говоря внутри себя, что он грубо хватает, гнет и мнет.

…Наконец, когда старичка обслужили, я проник в кабинет к доктору Апанасенко.

И доктор Апанасенко отказался мне помогать, желая видеть маменьку лично на костылях. Итальянская забастовка развернулась во всей красоте. Вся беда была в том, что маменька обычно платила доктору в начале курации, сводившейся к заполнению карточки, а ныне решила в конце. И я принес доктору Апанасенко бутылку. Но доктор Апанасенко разговаривал со мной в манере трамвайно-троллейбусного жлоба, и бутылку эту не получил.

Вообще, система алкогольного обращения в медицине – захватывающая вещь, напоминающая рулетку. Сколько раз бывало, что принесут мне бутылку, а я ее несу кому-то еще, в качестве подношения за какие-то другие услуги. А он ее дарит кому-то третьему. Конечно, на каком-то этапе выпадает черное или красное бинго, и бутылка опустошается, но гуляет, случается, довольно долго. Так и сейчас: бутылку, естественно, преподнесли моему родителю-неврологу, а дальше шарику полагалось угодить в лузу и там осесть. Или нет. Лузой мы наметили доктора Апанасенко.

Но он ею не стал.

Сволочь.

Бутылку я от него унес, и она продолжит круговорот, пока не достанется хорошему человеку.

В психиатрической больнице – не стану ее называть – работает санитар. Ветеран Великой Отечественной войны, полковник в отставке. Вполне себе в тонусе, и больше всего на свете любит брить больных налысо. Это у него хобби. Ему доверяют, учитывая заслуги. И бреет он их, и бреет, и очень ему хорошо.

Один пациент ложился в эту больницу даже отчасти целенаправленно. Дело в том, что волосы на нем росли с удивительной скоростью, и он их продавал. На шиньоны и парики. Три месяца – и вот они уже до поясницы. Полковник их состригал, сбривал; пациент выписывался, продавал, плюс получал пенсию; месяц пил, потом укладывался обратно с белой горячкой и снова растил волосы.

Однажды полковник что-то ему подпортил – обрезал не там или как-то еще навредил – короче, запорол товар. Пациент сел играть якобы в шахматы, немного поиграл, а потом взял доску и треснул полковника по голове. Доска развалилась надвое. За это полковник испинал пациента ботинками, очень старыми и прочными, тоже чуть ли не военных времен.

Родитель нынче передавал мне опыт неврологического приема. Мне-то уже ни к чему, но знания лишними не бывают, хотя как посмотреть.

Он восхищался какими-то своими коллегами: виртуозы! Приходят к ним, дескать, разные цефалгические истерички. Голова болит!

– Ну так есть люди, у которых всю жизнь голова болит! Что прикажете делать?

– Да, это у меня так…

– Ну вот видите!

Понадобилось мне освежить замшелую память, для творческого акта. Выяснить, с чем ходят доктора-кардиологи-реаниматологи-анестезиологи. Что они носят, скажем, в карманах, всякие трудовые мелочи.

Ну, вот у невропатолога, например, теоретически (!) в кармане может оказаться сантиметровая лента. Измерять окружность рук и ног на предмет похудания и атрофий. Никто, понятно, этот сантиметр не носит, однако поводы бывают.

У медсестры бинтик может лежать.

У санитарки – ключ от узельной.

Звоню приятелю-кардиологу:

– С чем вы ходите по больнице, что носите?

– Ничего! Ну, совсем охуевшие носят фонендоскоп или там маску… А так – ничего!

Записал себе слово в слово, так и будет звучать.

Выполняю медицинский перевод. «Аблятивные процедуры».

– А, блять, – сказал доктор и выключил аппарат ИВЛ. – Ничего не получится.

По ходу написания сценария медицинского сериала моему соавтору пришла в голову дикая мысль: пусть пациентка плачет цветными слезами! Возможно ли это?

Я позвонил для очистки совести товарищу из реанимации.

– Видел ли? – спрашиваю.

– Видел, да! От лекарства. Туберкулезник был один со смешной фамилией. Чудовище. Нет, это не фамилия…

– Плакал?

– Да! Но слез этих еще нужно было добиться…

Мимо дачи случился проездом мой доктор-приятель, который работает в реанимации.

Пообщались.

Пошли на озеро, постояли у воды, покурили.

В воду вошел человек с огромной гулей, выраставшей из загривка. Здоровая такая штуковина, круглая, загорелая, от седьмого шейного позвонка – и до основания черепа.

Поплевывая и покуривая, я кивнул:

– Смотри, какая хуйня. Липома небось?

– Липома, – согласился мой друг.

– И не мешает же она ему. Нормально так, есть – и ладно…

– Так он, наверно, редко галстуки носит…

– Ну да. Крестик вон зацепился, держится как-то – вот и хорошо…

Идем мы с товарищем моим доктором по тропинке, за городом, отдыхаем. И звонит у него телефон. Подружка звонит. Доктор расслаблен, протяжен, интонаций не меняет:

– Собака покусала? Где она? Ну, чего… Попробуй за ней проследить. Да. Проследи за ней. Два дня. Если через два дня не сдохнет – ничего страшного. Что? Ну, тогда придется колоть… Не, тридцать… Да… Что – охуел? Это ты охуела… Проследи, говорю, за собакой. Если не сдохнет – все в порядке… Походи за ней. Да. Два дня…

Наркология.

Психологический шабаш: терапевтическая группа. Великий бал у сатаны, за роялями – лично Берн, Адлер и Фредерик Перлз; когнитивисты разносят брошюры, бихевиористы исполняют канкан.

Психолог, лопающийся от нутряных соков, чертит схемы: круги, круги, сплошные круги. Все они пересекаются, все взаимосвязаны.

В кругах – пояснения. Ну, «воля», допустим, или «мать», или «детское Я», или «решение».

Очень сложная схема. Много безвыходных кругов.