Скоро официантка приносит и его заказ: чизбургер, картошку фри, халапеньо{ Разновидность острого стручкового перца.} и молочный коктейль с шоколадом.

Я отхлебываю клубничный коктейль и недовольно кривлюсь: кисловатый, хотя вообще приятный.

– Не стоит, – вдруг заявляет Замерзший Робот.

– Я и не собиралась ничего говорить.

– Правда я не такой, каким ты меня представляла? – Кусок картошки будто сам собой прыгает ему в рот – до того быстро. На самом деле он просто не хочет есть. Знакомо.

Не отвечая на его вопрос, задаю свой:

– А я – такая, как ты ожидал?

На несколько секунд воцаряется молчание.

– Если честно, нет. Но это даже хорошо.

– Но хоть чуточку? Ты же сразу вычислил меня на стоянке.

Он морщится как от боли и один за другим, не глядя, отправляет в рот несколько перчиков.

– Что? – Я приподнимаю брови.

Замерзший Робот снова принимается за перчики, которые исчезают с рекордной скоростью, с пальцев капает сок. Он слегка морщится, когда едкая жидкость попадает на свежую царапину на левой руке.

– Давай, скажи, – настаиваю я, – Как ты меня вычислил?

Он глядит на меня поверх очередного перца, готового к закланию.

– Не хочу тебя обидеть.

– Да что ты говоришь! – Мой голос звучит резче, чем мне бы хотелось. Чтобы немного разрядить обстановку, я с громким хлюпаньем всасываю коктейль – не хочу, чтобы Замерзший Робот считал меня отстойной. Не сейчас. Не хочу, чтобы вместо меня он нашел другого самоубийцу.

Он вынимает семена из перца, кладет их на язык и глотает. Так и вижу, как они прожигают огненную дорожку в его горле, но вид у парня все такой же невозмутимый. Наконец я дожидаюсь ответа:

– У тебя на лице написано, что ты хочешь умереть. Ты выглядишь адски несчастной.

Я смотрю на него пустыми глазами, он тоже не отводит взгляда, потом вдруг начинает ерзать на пластмассовой скамейке и утыкается взглядом в кроссовки. Голова виснет, подбородок упирается в грудь. Веснушчатый затылок начинает краснеть.

Через пару секунд до меня доходит смысл того, что он сказал, и я начинаю хохотать, аж горло саднит, приходится хлебнуть еще коктейля.

Одна бровь Замерзшего Робота ползет вверх.

– Я ужасный тип, да?

Я трясу головой:

– Нет, честный. Мне это нравится. Что ж, теперь ты знаешь, что я тебя не кину.

Он пожимает плечами, поигрывая молнией на толстовке.

– Этого я не знаю. Ты действительно выглядишь как человек, который хочет умереть, но вот в том, что ты дойдешь до конца, – не уверен.

– Ну, потому я и пришла. Мне нужна… поддержка. – Нахмурившись, я рассматриваю крупные черные буквы на его одежде: «Баскетбольная команда Университета Кентукки». – Это ясно? Команда, чувство локтя – ты же спортсмен, должен понять.

Он опускает взгляд на толстовку.

– Я больше не спортсмен.

– Об этом я тебя не спрашивала.

– Да, не спрашивала. Но я понимаю, о чем ты: вместе легче, чем одной.

Опершись на стол локтями, я наклоняюсь к Замерзшему Роботу и стараюсь держаться с простодушной самоуверенностью нашей официантки.

– Так ты в деле? Мы сделаем это вместе или как? – Вообще, напирать не в моем стиле, но у меня есть странное ощущение, что я не должна упускать этого парня. Не помню, чтобы когда-нибудь была такой настойчивой, но сейчас это мне нужно: Замерзший Робот должен выбрать меня!

Он елозит на скамейке, ковыряет чизбургер, потом откладывает нетронутые помидоры в сторону.

– Пока не уверен.

– Что тебе еще нужно знать?

– Для начала побольше о тебе.

– Например?

– Откуда такое имя – Айзел? – Он произносит его правильно, и я пытаюсь не показать, какое это произвело на меня впечатление.

– Оно турецкое.

– Твои родители из Турции?

Я киваю. Больше ничего о них не скажу. И фамилию не назову. Мама уже подала запрос на то, чтобы у меня была ее новая фамилия – Андервуд. Но пока тянется дело, я меньше всего хочу, чтобы Замерзший Робот нагуглил всю правду о моем отце. Неважно, насколько все плохо у него самого, я не думаю, что он захочет оставить меня партнером по самоубийству, если узнает историю моей семьи.

– Ты говоришь по-турецки?

Качаю головой. Отец никогда не пробовал меня учить. Иногда, когда он был в хорошем настроении, у меня хватало смелости расспрашивать его о Турции. Тогда он рассказывал об узких улочках старого города, где по вечерам играл с приятелями в футбол. В плохие же дни (а их ближе к концу становилось все больше) рявкал в ответ, чтобы не болтала лишнего. Отец говорил, я должна благодарить судьбу за то, что родилась в Америке: по крайней мере, не придется проехать полмира, чтобы просто найти работу.

А мама и вовсе старается забыть о родине. Родители развелись, когда мне не было и года. С тех пор как мама встретила Стива, она изо всех сил строит из себя потомственную белую американку. Мама светлее меня, и, если бы не легкий акцент, никто бы действительно не догадался. А я пошла в отца и выгляжу иностранкой.

– Тебе неприятно об этом говорить? – спрашивает Замерзший Робот, жуя чизбургер. Кажется, халапеньо нравились ему больше. Он отщипывает маленькие кусочки булки и медленно, словно нехотя, заталкивает их в рот.

– Да нет, просто не пойму, чего ты прицепился к моему происхождению, – я же не беру у тебя интервью…

Теперь он мне улыбается. Не пойму я этого парня.

– Просто интересно. Айзел – отличное имя.

– Хочешь – возьми себе.

– Прикольное, – отвечает он уже без улыбки.

– Почему седьмое апреля? – Теперь моя очередь задать вопрос.

– Число, когда это случилось.

– Что случилось?

– То, из-за чего я хочу умереть. Это произошло год назад, 7 апреля. – Он отворачивается, играя желваками.

– Полагаю, ты не собираешься посвящать меня в подробности.

Прежде чем он успевает ответить, те самые парни, знакомые Романа, плюхаются рядом с ним.

– Привет, как дела? – спрашивает меня один из них, а другой, хлопнув Замерзшего Робота по плечу, замечает с развязной усмешкой:

– Не знал, что ты с кем-то встречаешься! Что скажет Келли?

Келли? Только не говорите мне, что у него есть девушка. «Какого черта?» – спрашиваю я его взглядом.

– Ребята, это Айзел. – Он умоляюще смотрит на меня. Я не лучший человек в истории мироздания, но не до такой степени, чтобы подставлять его. Впрочем, наблюдать, как он потеет от страха, приятно. Мое лицо немеет под маской вежливого внимания. Оказывается, я могу быть более замерзшей, чем Замерзший Робот.