– Ладно. Тогда я не понимаю. Что я пропустила?

– А?

Ему что, все по слогам надо разжевывать?

– Зачем тебе черви, если ты не собираешься на рыбалку?

– Для черепашки, – отвечает он так, словно я с самого начала просто обязана была знать, что у него есть черепаха. Действительно, и как это не пришло мне в голову? Как я дожила до этого дня, не зная, что Уиллис из штата Кентукки – черепашья столица Соединенных Штатов?

Если честно, меня слегка смутило, что у него есть живность. Не похож он на того, кто стал бы держать домашнего питомца, а если бы и стал, то скорее золотистого ретривера. С виду Роман – просто стопроцентный американец: баскетбол, гамбургеры, собаки. Но когда я соображаю, что это значит, у меня перехватывает дыхание: «У него есть питомец». Я повторяю вслух:

– У тебя домашний питомец.

– Да, – подтверждает он, а затем, словно зная, о чем я думаю, поворачивается ко мне. – Не волнуйся, это меня не остановит.

Глубоко вздохнув, я тупо пялюсь на грязный коврик. В дальнем углу валяется смятая банка из-под колы. Солнечные блики, отражаясь от ее бока, подмигивают мне.

– За дорогой бы следила, – замечает Робот.

– Не поняла.

– Следи за дорогой.

– Слышу, – сдавленно отвечаю я. – Но если ты собрался умереть, какая тебе разница, смотрю я на дорогу или нет?

Он со свистом втягивает воздух, и краем глаза я замечаю, как его широкие плечи сразу же обвисают. Наверное, так выглядит лось, которого ранил охотник.

– Я хочу умереть сам, но другим навредить не хочу.

– Справедливо. – Сжав зубы, я гляжу прямо на дорогу. О банке колы ничего не говорю – еще подумает, что она угрожает нашей безопасности.

На развилке я поворачиваю влево, как и велел Замерзший Робот, и качу по «главной трассе» Уиллиса. Вдоль нее теснятся дома в викторианском стиле, в которых размещаются заведения с претенциозными названиями: кафе-мороженое «Сливочная битва», закусочная «Жареное яйцо», прачечная «Пена и пузырь».

– Как зовут черепашку?

– Капитан Немо, – признается парень и тут же добавляет: – Это не я его так назвал.

Дальше я не расспрашиваю, и имя неизвестного, подарившего черепахе это прозвище, повисает в воздухе, точно заклеенный конверт. Мы оба знаем: внутри письма – некая история, но вот прямо сейчас ни один из нас сорвать печать не решится.

Подъехав к голубому домику с наклейками на окнах в виде рыб, возле которого на газоне красуется щит «Все для рыбалки от Боба и K°», я притормаживаю и паркуюсь на пустой площадке напротив.

– Я быстро, – говорит Роман. Я тянусь к ключу зажигания, но он отрицательно качает головой. – Посиди здесь.

Не успеваю я ответить, как он уже выскакивает из машины и трусцой бежит к «Бобу и K°». Двигается он явно живее, чем за все время нашей встречи. Там, в кафе, он был каким-то заторможенным.

Похоже, он и вправду любит свою черепаху. Сердце сжимается, словно каменеет, но постепенно это чувство слабеет. Я похлопываю себя по животу: отлично сработано, черный слизняк. Поджидая Робота, закрываю глаза и слушаю музыку. Теперь включили отрывок из «Лебединого озера» Чайковского. Я его не люблю: слишком светлое, слишком красивое. Слишком много в нем неутоленного желания.

Мне не нравится желание в музыке. Я люблю прощание, освобождение.

Прежде чем я додумываю эту мысль, Замерзший Робот уже плюхается в машину, сжимая в руках бумажный стаканчик.

– Смотри не вытряхни их.

– А что? Тебе так дорога чистота в салоне? – Его губы морщатся, растягиваясь в широкой улыбке. Нет, у этого парня явно синдром повышенной улыбчивости, а он еще смеет обвинять меня в том, что я его кину.

Я хмурюсь:

– Просто тогда будет совсем уж помойка.

– Ладно, ладно. Прослежу, чтобы не разбежались.

Я выезжаю с парковки на Главную улицу и еду дальше.

– Так где твой дом?

Роман показывает, а потом спрашивает:

– И как ты только слушаешь эту фигню?

Я показываю на радио:

– Фигню? Вообще-то это – музыка гения!

Жаль, что сейчас у них Чайковский, я бы с большим удовольствием впряглась защищать что-нибудь посильнее, например какую-нибудь токкату Баха, но все равно: «Лебединое озеро» бесконечно глубже любой трескучей попсы, которую он включил вначале.

– Но здесь же нет слов, – жалуется он.

– Да что ты говоришь! Прикольно, что тебя – именно тебя это беспокоит.

Я чувствую, как он снова ерзает и прикладывается коленом о дверь.

– Ты о чем?

– О том, что ты вроде не фанатеешь от слов. Поэтому странно, что они нужны тебе в музыке.

Роман чуть не выворачивает шею в мою сторону. Я чувствую на лице его взгляд – он мягкий, не прожигающий, но я все равно ощущаю его всей кожей.

– Я люблю слова других людей. Они меня заполняют.

– «Закинуться и прижать телочку» – типа таких?

Он снова фыркает:

– Нет. Это просто шум. Но мне он тоже нравится. Помогает забыть.

– Забыть о?..

– Об этом. О том, почему я хочу умереть.

Мы въезжаем в его квартал. Похож на мой: те же старые каркасные дома, только за газончиками, как видно, ухаживают получше: ни сорняковых пятен, ни одуванчиковых заплат.

– Не понимаю я тебя.

Чистая правда. Возможно, это самое честное, что я ему сегодня сказала. Не понимаю, зачем он ищет, чем себя заполнить и зачем ему для этого музыка. Я-то слушаю классику, чтобы найти укрытие, место, куда могу сбежать от своей пустоты.

Теперь он возится с червями. От тряски они скачут вверх-вниз, и Робот пытается удерживать стаканчик на коленях как можно ровнее. Интересно, зачем так беспокоиться за существ, которым все равно предстоит умереть.

Роман ничего не говорит, но я пытаюсь вытащить из него ответ:

– Не понимаю, почему ты этого хочешь и зачем ты в это ввязываешься.

– Ты спрашиваешь, почему я хочу убить себя или почему не хочу делать это в одиночестве?

– И то и другое. – Я прикусываю нижнюю губу. – Хотя, честно говоря, меня не очень-то волнует, почему ты решил покончить с собой.

Это ложь, но поскольку я не хочу называть свою причину, то, пожалуй, было бы честно не тянуть признание и из него.

– Но мне нужно знать, что ты меня не продинамишь.

Он издает холодный смешок:

– Ага, теперь ты беспокоишься, что тебя кинут?

– Я видела, что у тебя куча друзей. Хочу быть уверена, что это не какой-то розыгрыш.