Когда вошел белобрысый, Ариас спросил у него:

– Что это такое?

Ответа не последовало. Полицейский достал телефон, сделал несколько фотографий и отослал их.

* * *

Лусия изучала фотографии. Потом, не отрываясь от этого занятия, позвонила Ариасу.

– Это место меня пугает, – сказал тот, и Лусия вспомнила, что точно такое же выражение употребил Пенья, когда говорил о Шварце.

– Ариас, мне нужно, чтобы ты со всей точностью описал мне стол. В малейших деталях.

Он медленно двинулся вокруг стола.

– Они ели спагетти болоньезе. На тарелках немного осталось. Пили вино и вот эту штуку.

– Какую штуку?

– Похожа на настойку. Да вот: густая, коричневая, с неприятным запахом.

– Отправь ее токсикологу. А сколько человек из них что-нибудь ели?

– Двое. Остальные приборы никто не трогал.

– Имена. Назови мне их имена.

– Подожди. Первое имя… Рикардо.

– А второе?

Ариас помолчал.

– Здесь имени нет. Странно. Такая же круглая салфетка, но без имени…

– А где она лежит?

– В торце стола. Как салфетка с именем Рикардо. Они лежат напротив друг друга. Остальные приборы стоят по бокам.

– Где стоит чашка с настоем?

– Рядом с тарелкой Рикардо.

– Спасибо. – Лусия обернулась к Пенье. – С ним явно кто-то был.

Утро понедельника

Он ускорил шаг. Было холодно. Просто собачий холод. Туман и мокрый снег не выпускали город из влажных ледяных объятий. Он трусцой пробежал по плитам мостовой узкой улицы Calle Libreros – Книжных рядов, – чтобы спрятаться от кусачего холода.

Была и еще причина спешить: он опаздывал.

Он уже ожидал услышать звуки труб, открывающие церемонию в стенах исторического здания университета в центре Старого города. Уже началось. Саломон Борхес, шестидесяти двух лет, маленький, коренастый, чуть подплывший жирком профессор криминологии и криминалистики юридического факультета Университета Саламанки, еще быстрее засеменил на коротких ножках. Лавируя между редкими туристами, рискнувшими выйти в такое непогожее осеннее утро, он устремился к порталу, который выходил на фасад ренессансного здания, сплошь изрисованного граффити.

Портик вел в окруженный аркадами внутренний дворик, где росла тридцатиметровая секвойя, утопая зеленой вершиной в густом тумане. Саломон свернул налево, на галерею с колоннами, потом направо.

Пройдя мимо дверей старых лекториев, где преподавали Дорадо Монтеро[5], Унамуно[6] и фрай Луис де Леон[7], он добрался до двери большой аудитории как раз в тот момент, когда последние члены кортежа скрылись внутри.

Все было торжественно, как и положено.

После своего дебюта в должности профессора Саломон так и не обзавелся парадным костюмом. Зимой носил старое потертое пальто, белая рубашка постоянно выбивалась из-под брючного ремня, а густая шапка волос оттенка «перец с солью» явно нуждалась в расческе, придавая своему хозяину такой вид, будто он только что вскочил с постели. И то, что университетскому старичью доставляет удовольствие скрывать свой возраст, ему всегда казалось неуместным; более того, он считал это симптомом ярко выраженного снобизма. Или старческого слабоумия. Он прекрасно знал, какой ответ получит: «Такова традиция, дорогуша». Традиция – волшебное слово в этом университете, основанном в 1218 году, который папская булла Licentia ubique docendi[8] 1255 года утвердила как важное учебное заведение. Вследствие чего немалое количество членов этого университета решили, что они суть соль земли.

Саломон Борхес уселся на скамью среди студентов и преподавателей университета, явившихся на торжественную церемонию по случаю начала нового 2019–2020 учебного года.

В этом году церемония запоздала: занятия 801-го университетского сезона начались на несколько недель позже.

Саломон старался сосредоточиться на речи ректора, только что взявшего слово, но это было трудно. Ректор в бесконечной нудной литании благодарил всех присутствующих: ректоров соседних университетов Вальядолида, Леона и Бургоса, советника по образованию Кастилии и Леона, директора университета и научно-исследовательского института, мэра, генерального секретаря Папского университета, подполковника комендатуры Гражданской гвардии…

На Саломона напала зевота. Ректор подчеркнул продвижение университета в национальной и международной классификации. Затем отметил, что Европейский совет по исследовательской деятельности постановил выделить Университету Саламанки два с половиной миллиона евро сверх двадцати, полученных в общей сложности всеми испанскими университетами.

Саломон на секунду закрыл глаза. Когда он вновь их открыл, ректор передал слово гениальному профессору химии, которому в этом году выпало произнести речь по случаю начала учебного года. Поскольку профессор был начисто лишен чувства юмора, Саломон боялся самого худшего. Оратор красовался на трибуне и виртуозно втирал очки аудитории, за что удостоился неодобрительного взгляда своей соседки. «Все устаревшие церемонии созданы для того, чтобы вы не забывали, где находитесь, – думал Саломон. – „Вы полагаете, что представляете собой что-то важное? – говорят они. – С точки зрения истории этого университета и этого города вы – ничто. Вы – никто, и звать вас никак. Вы – просто один из сотен тысяч себе подобных“».

Он снова стал клевать носом. Вокруг поднялся какой-то шумок. Стоп! Сколько же он проспал? Судя по всему, церемония кончилась, потому что все начали вставать. Вот и отлично. Саломон тоже поднялся и отправился искать человека, которого ему надо было найти.

Эктор Дельгадо, советник по образованию правительства Кастилии и Леона[9]. Худощавый, ухоженный, тщательно выбритый; проницательный взгляд из-под прямоугольных очков, волчья усмешка и «гусиные лапки» в углах глаз. Рядом с кругленьким Борхесом он выглядел как хорошо заточенный карандаш. Они знали друг друга еще со школьной скамьи. Разве что Дельгадо выглядел лет на пятнадцать моложе.