— Нужен снимок, на котором ей лет пять, не больше.

Я вспомнила об украденной фотке.

— Господин Сундзуки, вам должны были приносить этот снимок!

— Ой, девочка, — отмахнулся мутант, — ты хоть не морочь мне голову.

— И все — таки, — настаивала я, — вы не могли не запомнить этого человека. Он похож на мертвеца.

— Постой, постой, — господин Сундзуки наморщил лоб. — Мужчина с безжалостным взглядом убийцы, не так ли?

— Так! — подтвердила я.

— Доктор Гроб! — с досадой воскликнул Тряпкин. — Все — таки он нас опередил!

— Не волнуйтесь, мсье Тряпье, — успокоил его мутант. — С той фотографией тоже ничего не вышло.

В дверях появилась японка в кимоно. Она пристально посмотрела на господина Сундзуки. Мутант понимающе кивнул.

— Хочу сообщить вам радостное известие, — сказал он, обращаясь к Тряпкину. — Дом окружен полицией. Но я подозреваю, что они такие же полицейские, как вы — Жан Тряпье.

— Это люди доктора Гроба! — Тряпкина выхватил пистолет. — Ну я им сейчас покажу, где раки зимуют!

— Потом будете раков показывать, — остановил его господин Сундзуки. — Это не люди доктора Гроба. Это… Это… — мутант напрягся, — это французская контрразведка! Вы же русский шпион, мсье Тряпье.

— И вовсе я не шпион, — покраснел Тряпкин.

— Ладно, некогда спорить, — сказал господин Сундзуки. — Вы пробирайтесь черным ходом, а мы с Эммой попробуем уйти через главный.

— Вам — то зачем уходить? — удивился Тряпкин.

— Затем же, зачем и вам. Я тоже шпион. Но только — японский.

Тряпкин бросился к двери.

— Встретимся в "Петухе"! — крикнул он мне на прощание.

— Эмма, — начал распоряжаться господин Сундзуки, — быстро доставай из шкафа комплект пеленок!

Я открыла шкаф. На полке и вправду лежала целая стопка выглаженных пеленок.

Мутант ловко вскарабкался на стол.

— Пеленай меня, — приказал он.

Я поняла его хитрость. Тут же расстелила две пеленки, положила на них крохотного господина Сундзуки и старательно запеленала. Потом подхватила на руки и выскочила в коридор.

По лестнице поднимались двое полицейских. Они подозрительно оглядели меня, и один что — то спросил по — французски.

Я растерянно молчала.

— А — а—а — а! — завопил, словно младенец, господин Сундзуки. — А — а—а — а!..

— Утю — тю — тю — тю! — Я склонилась над ним и начала тихонько покачивать.

Полицейские стали подниматься выше. Я выбежала на улицу и, остановив такси, без сил рухнула на сиденье. Сердце бешено колотилось.

Господин Сундзуки высвободился из пеленок и закурил толстую сигару.

— Гони на всю катушку, — по — русски сказал он водителю. — Плачу двойной тариф.

— Куда гнать — то? — спросил таксист.

— Попетляй, дружок, попетляй, — неопределенно помахал ручкой мутант. — Надо обрубить "хвосты", — шепнул он мне.

…Вволю напетлявшись, мы подкатили к японскому посольству.

— Ну что ж, Эмма Мухина, — сказал мутант, когда мы вылезли из машины, — как говорят у вас в России, ни пуха тебе ни пера.

— К черту, господин Сундзуки, — ответила я и добавила: — А вы случайно не помните, что было на той фотографии, которую вам показывал доктор Гроб?

— Случайно помню. Ты там стоишь на арене цирка.

— Точно! — закричала я так громко, что несколько прохожих удивленно оглянулись. — Я была в цирке, и фокусник вывел меня на арену. Только не помню, где это было.

Лицо мутанта словно окаменело. На висках у него вздулись синие жилки.

— Этот фокусник и вложил в тебя таинственную информацию, — хрипло произнес он.

И, резко повернувшись, господин Сундзуки скрылся за дверью японского посольства.

Я побрела по незнакомым улицам. Купила себе по дороге "хот — дог", затем "биг — мак", а потом "попкорн". И жизнь вновь показалась мне прекрасной.

Я решила не спешить в "Жареный петух". Пускай Тряпкин подождет — ничего, не развалится. Тем более что операция "Эмма", судя по всему, зашла в тупик.

С этими мыслями я направилась к Эйфелевой башне. Но не успела я к ней подойти, как услышала до боли знакомый голос маман.

— Ой, Игорек, смотри! — кричала она на весь Париж. — Как на нашу Эмилию похожа!

Я обернулась. Так и есть — маман, а рядом с ней, конечно же, папочка, увешанный фотоаппаратами.

— Елки — палки, — таращился он на меня. — Вылитая Эмка!

— Э — э, мадемуазель, — обратилась ко мне маман. — Вы очень похожи на нашу дочь.

— Се ля ви, — ответила я.

— Ой — ой — ой, — обрадовалась маман. — Игорек, она меня понимает! Вы меня понимаете?!

— Понимайн, — старательно коверкала я слова. — Очшен понимайн.

Папочка уже настраивал один из своих фотоаппаратов.

— Позвольте, мадемуазель, сфотографировать вас на фоне Эйфелевой башни. — И, обращаясь к маман, добавил: — Вот Эмка — то удивится, когда увидит себя в Париже.

— Но, но фотографировать. Только за мани. — Я выразительно пощелкала пальцами.

Пришлось папочке раскошелиться. А маман полезла в свою необъятную сумку и достала оттуда — что бы вы думали? — зефирину в шоколаде!

— Угощайся, доченька, — растроганно сказала она. — Как же там моя Эммочка… — Маман всхлипнула.

Мне так почему — то стало ее жалко, что я тоже чуть не разревелась. Вот, блин, думаю, рядом стоят родные отец и мать, а мне нельзя признаться, что я — это я.

Такова тяжкая доля разведчика.

Я горестно вздохнула, кисло улыбнулась в объектив, и мы разошлись как в море корабли.

После этой встречи у меня пропало всякое желание подниматься про Эйфелеву башню. Тем более что вход на нее оказался платным, и чем выше — тем дороже. Поэтому я сразу пошла в "Жареный петух".

Начинало понемногу темнеть. Зажигались огни разноцветной рекламы.

Рядом со мной затормозил какой — то драндулет, то ли "Вольво", то ли "Порше". Красивая женщина открыла дверцу и что — то быстро сказала по — французски.

— Чего? Чего? — переспросила я.

Она тут же перешла на русский:

— Вы не знаете, как проехать на Елисейские поля?

Ну надо же, все по — русски шпарят!

— Да нет, — отвечаю, — я не местная.

— Простите? — приставила женщина ладонь к уху.