— Был бы он просто крадун, а он колдун. Вдруг ещё чего наворожит. Колдуна перво-наперво обезвредить надо. Забиваешь ему в гузно орудие преступления и более не ждёшь от него неприятностей.

— Много ли доводилось тебе встречаться с колдунами, Щавель из Ингрии?

— У нас эльфы, — объяснил Щавель. — Эльфу пока полную задницу талисманами не набьёшь, не уймётся.

— А потом?

— Потом голову отрезать и на костёр.

— Почему на тебя не подействовала Счастливая рука? — задумался Иоанн Прекрасногорский и тут же спохватился: — Кровь птеродактиля! Вот ещё её тайное свойство. Я должен внести это в анналы!

«В чьи анналы?!!» — с подозрением покосился Щавель на пылкого молодого человека, но тот не повёлся, мечтая о своём.

Расстались у постоялого двора, весьма оживлённого после налёта шайки. Завидев Щавеля, люд примолкал удивлённо. В нумерах он застал ватагу в полном сборе. Парни радостно кинулись навстречу:

— Что в околотке было, дядя Щавель?

— Поговорили и отпустили. Сейчас на рынок пойдём.

— Не чаял видеть тебя, — признался Альберт Калужский, — после того, что ты учинил. За убой в Новгороде положена виселица либо общественно-полезный труд.

— За злонамеренный убой, — уточнил Щавель. — За самооборону не наказывают.

Он достал из-под топчана сидор. Порылся. Вытащил прихваченную из дома мошну.

— И того татя, которому вы сушёную руку забили, тоже… ты самооборонился?

— Конечно, самооборонился. От колдовства, — Щавель привесил мошну рядом с мытарской, одёрнул пояс, подвигался. Одёжа сидела ладно. — Объяснил в околотке. Там люди сидят неглупые, всё поняли и отпустили с миром.

— Отпустили… Даже без суда. Не могу поверить своим ушам, но верю своим глазам, — пробормотал Альберт Калужский. — Видать, непрост ты, лесной человек.

— Простота хуже воровства, но лучше толерастии, — Щавель прикрыл полой безрукавки костяную рукоять ножа. — Идёшь с нами на базар?

Гостиный двор помещался на другом берегу Волхова. Надо было миновать полгорода, чтобы добраться до него. Завернули в кабак, в укромном углу покормили Хранителей да сами подкрепились пшённой кашей и продолжили путь на сытый желудок, дабы не сверкать глазами на торгу, понуждая купцов взвинчивать цену.

— Ты хорошее дело сделал, Щавель из Ингрии, — после завтрака лепила подобрел. — Я слышал от постояльцев, что шайка немало бед причинила богатым новгородцам. От Счастливой руки спасу нет. С ней заходи в любой дом, когда все уснут, и хоть кол на голове у хозяев теши, никто не проснётся. Многие так пострадали.

— Почему её «счастливой» зовут? — спросил Михан.

— Потому что в ней счастье воровское, — просветил Альберт Калужский. — Для добрых людей — горе. А вообще сие есть зело человекопротивное колдунство. Вор вора поедом ест за него, в самом буквальном смысле. Ведь этот пакостный талисман как делают? У повешенного вора надо в полночь отрезать правую руку по локоть и так плотно замотать в кусок савана, чтобы вышла вся кровь без остатка. Потом её засыпают солью и чёрным молотым перцем, сгинают пальцы в кулак, заворачивают обратно в саван и сушат недели две, пока полностью не иссохнет. Потом вешают досохнуть на солнце или кладут в протопленную печь. На этом мерзости не кончаются. Для изготовления свечи надо с трупа повешенного вора срезать всё сало, включая нутряное, и вытопить из него жир. Три части этого жира надо смешать с пятью частями свечного сала и одной частью лапландского кунжута.

— Вот чем в коридоре воняло, — смекнул Щавель. — Уж больно ты сведущ, как я погляжу. Сам-то не промышлял со Счастливой рукой?

— Что за поклёп! — возмутился Альберт Калужский. — Всякий просвещённый человек должен знать не только свою отрасль, но и смежные. Если я исцеляю людей, я должен разбираться во всём, что можно сделать с человеком и из человека, включая способы свежевания, ушивания ран и постановку представлений в анатомическом театре. Убогие колдовские манипуляции вроде приготовления Счастливой руки или какой-нибудь головы-оракула ни в какое сравнение не идут с мастерством выскребания плода из беременной бабы.

— Это-то на кой творить? — Михана чуть не вывернуло.

— В самом деле, — заинтересовался Щавель. — Для колдовства или то кулинарные изыски народов востока?

— Чтобы баба не рожала.

— Так пускай себе рожает.

— Бывают нежеланные дети, — сказал доктор.

— Нежеланных всегда придушить можно, — заметил Щавель. — Или отваром из поганок напоить. Иных берут за ноги и головой об угол.

— Моряки называют сей способ «об борт», — поведал Альберт Калужский. — Он распространён на судах торгового флота Швеции, где бабы запросто работают в команде наравне с мужиками. А вот суеверные греки считают, что женщина на корабле к беде, и пользуются домашним скотом.

За разговорами о странных обычаях иноземцев миновали кремль и добрались до Горбатого моста. С него открывался на обе стороны вид величественный. Как на ладони лежали причалы, в три ряда уставленные пришвартованными борт к борту расписными ладьями новгородцев, смолёными волжскими барками, двухпалубными греческими галерами, чёрными баржами и серыми шведскими буксирами. За пристанью белела колоннада Гостиного двора, украшенная пёстрыми навесами. У каждой торговой компании — свой раскрас. Там копошился чёрный людской муравейник. По левую руку раскинулась набережная Александра Невского, вдалеке виднелась священная роща. Постояли, полюбовались. Ветер дул в спину, в сторону торга.

— Больше прежнего, — сказал Щавель. — Цветёт Великий Новгород.

Парни, отродясь такого не видевшие, замерли в восхищении. Вздыхали только: неужто не придётся здесь жить?! Щавель раздал им по копеечке. Бросили с моста в Волхов, на удачу, чтобы Водяной царь, имеющий с купцами самую тесную связь, не позволил околпачить покупателей. Недаром умные люди говорят: торг вести, не мудами трясти. Одной поддержки Хранителей для такого важного дела могло не хватить. Хранители для леса, а тут эвон какая силища!

— Могуч светлейший князь! — заключил Щавель и двинул ватагу вниз.

Новгородское торжище даже в будний день кипело. Лотки с разнообразной снедью начинались от Горбатого моста, чтобы мухи не слетали с пахучей рыбы на дорогие заморские ткани, разложенные в глубине торговых рядов, да и бабам ходить за провизией удобно — к дороге близко. Рыбы было… Одного только снетка, что таскают сетями из Ильменя, имелось во всех мыслимых видах: сушёного, вяленого, варённого в томатном соусе, перепревшего под гнётом в особую приправу (у лесных парней дух перехватило от насыщенного амбре). Лежали рыбы солиднее: щуки, судаки, голавли, громоздились подлещики и плотва. Свежие, вяленые, копчёные. Водяной царь щедро одаривал почтительных ловцов, которые не забывали каждый год отправлять к нему в гарем красавицу девку. За рыбным рядом начинался мясной, где краснолицые давальцы гоняли мух от свежатины, раскинутой на скоблёных прилавках. За мясным рядом шёл калашный, почище, уж туда со свиным рылом не лезь, зашибут! Парни шли и дивились на прорву жратвы, которую Новгород исправно поглощал каждый день.