— Я только обучаюсь премудростям, — с улыбкой ответила сестре и скривилась от прострелившей боли.

Иринь схватилась за свою сумку и начала вынимать баночки с мазями, снадобья, тряпицы чистые. Воздух сразу впитал аромат нашей соли, трав лесных и клюквенной настойки. Иринь аккуратно оголила плечо и принялась врачевать, напевая бабушкину песню. То ли от аромата, блуждающего в шатре, то ли от такой любимой мелодии, но становилось легче. Тело само хотело заживить рану, быстрее стать здоровым под умелыми руками Иринь. Дар это, так лечить, таким теплом укрывать, магия жизненная, самая настоящая, а не морок какой.

— Потерпи, Лиля. До свадьбы заживет.

— Я надеялась, что ты меня раньше на ноги поставишь.

Иринь рассмеялась, да так заливисто, что я и сама прыснула, но сразу зажмурилась и втянула воздух, напоминавший о доме.

— Ох, прости. — Сестра мягко накрыла плечо. — Поспи. А князу я скажу, что еще три восхода и путь мы продолжим.

Так и было. Три полных дня заживала моя рана, затягивалась, зарастала новой кожей, оставляя мне на память шрам. Небольшой совсем, уж Иринь расстаралась, чтобы след был блеклым и почти незаметным, но даже ее талантов не хватило бы стереть последствие моего шага. Князь стал рассматривать меня, думая, что я не вижу его взглядов. Прятался в тени или закрывался внушительной фигурой Больдо, но открыто со мной говорил редко.

Как и раньше.

Где-то на день пятый нашего возобновленного пути я сама подошла к нему. Взяла звар, который мы наварили из наших запасов для всех воинов, и протянула свою глиняную чашу.

— Выпей княже, устал ведь.

Василе глянул на меня своими холодными глазами, сверкнул льдинками в них, но напиток взял и пригубил.

— Спасибо, Лиля. Доброе ты создание, — а потом строго добавил, сжимая крепче чашу в руке, — но глупое, сил моих нет. Как ты могла до такого додуматься? Стрелу остановить собой? А ежели не в плечо вошла, а в сердце?

Я уперла руки в боки и не менее сердито ответила:

— В твое сердце, княже, стрела должна была попасть. Видение у меня было, ему я доверилась. И не прогадала!

— Глупости! — вскочил на ноги Василе. — Видение не указ! Напев судьбы это, а не мелодия. В Валахии дар этот проклят за двоеличие свое. Мало кто способен правильно трактовать знаки дарованные.

— А я могу! — повышая голос, перебила я суженного своего. — Неужто поднос ваш серебряный умнее меня?!

Заскрипел зубами Василе, сжал кулаки, зажмурился и пробасил:

— Подносу тому больше пятисот лет, девочка. И ни разу семью Дракул он не подвел. Решай сама — умнее он тебя аль нет.

Я хотела прошипеть ему в лицо, что вещица какая-то бессловесная у него умнее создания богов, но слова так и встали от обиды в горле. Сглотнула тяжелый ком, да и убежала в свой шатер, размазывая по лицу злые слезы. Вот тебе и благодарность.

Думала уважение княжеское заслужу, а вышло все наоборот — теперь я для него еще большее дитя.

Сестра меня не поддержала, добавив своего мнения.

— Ну что ты опять с князем на людях ругаешься, — устало проговорила Иринь. — Ведь случайность тебя спасла, сестрица…

— Какая случайность, Иринь? Видела я все своими глазами и знала точно, что делать. Почему мне никто не верит?! — не менее устало перебила сестру. — Ведь жива я. Жив и княже, но никто не видит в этом результат рук моих, а только случайность выдуманную. Ну ладно князь, но ты, Иринь, — я с укором посмотрела на нее, — ты же знаешь про мой дар.

Иринь опустилась на шкуру, что укрывала наше ложе — очередной подарок Больдо — заботливый мужчина, не то, что мой суженый, и тяжело вздохнула.

— Наверное, ты права Лиля. Ведь в Маленкином даре я не сомневаюсь, потому что сама не раз видела ту «грязную» соль, когда она рукой над ней водила, чтобы черноту выявить. А в твой почему-то и верю вроде, но как будто не до конца. Может быть, страх во мне не дает тебе довериться, ты ж младшенькая, но я буду стараться, Лиль. Буду гнать поганой метлой недоверие это. Простишь меня?

Я села к сестре и взяла ее руки в свои, согревая собственным теплом. Кончики у нее были холодные — совсем устала, забегалась, переволновалась.

— Я на тебя не держу обид. И не буду держать, ты же моя кровинка родная. А вот на Василе буду, — насупилась я. — Он меня глупее их семейного подноса считает.

Иринь фыркнула и рассмеялась заливисто, а я вместе с ней.

— Ох, тяжело вам будет вдвоем. Оба вы упрямые и своевольные. Надо тебе гибче быть, Лиля, словно березка. И лаской его приручать, своим спокойствием, чтобы пламя внутри мужа будущего грело, а не жгло. Сама уже обратила внимание, что княже вспыльчив с тобой намного сильнее, чем с войниками своими. На каждое твое слово реагирует. А ты, — тут Иринь щелкнула меня по носу, — вместо того, чтобы тихо и вкрадчиво успокоить, только масла в огонь подливаешь, а сверху сухой листвой присыпаешь. Со стороны-то за вами наблюдать весело: коршун и воробей нахохлившийся, но для супружества тяжело это, обид много — от мелких до больших. Лиль, попытайся понять князя, не жестокосердный он, просто не умеет он с тобой разговаривать. Это не отче наш, что трех девочек воспитал, тут муж суровый, не привыкший к спорам.

— Так я ведь и не хочу споров, на слова обидные лишь реагирую. А как не реагировать? Научи коль умеешь, сестрица. Я ему жизнь спасла, а он и спасибо не сказал.

Иринь задумалась, повертела в руках бутылек с сухими травами, и посмотрела на меня.

— И вряд ли скажет, к действию он привык, к делам разным. Давай посмотрим, что вечером будет.

А вечером, когда на лес опустились густые летние сумерки, накрыли его плотным покровом, чтобы ночью прорезали звезды яркие эту темную пелену, Василе пришел в лагерь грязный, злой, с расцарапанным лицом, неся в руках маленький шерстяной комочек. Подошел ко мне и сгрузил в руки маленькое тельце. Котенок мяукнул и завозился, ища тепло, задрожал весь и съежился, не чувствуя материнского тела.

— Нашел его около мертвой матери, пока тренировался. Рыси — существа разумные, дед мой их приручал, думаю, и у тебя получится. Заодно и делом займешься, попрактикуешься на детеныше зверином, а не по лесу будешь скакать и под стрелы шальные подставляться.

Язык я прикусила, как сестра советовала. Ох как тяжело мне это далось, прямо жгло изнутри. Хотелось сказать все, что думаю: и про практику с детенышем, и про «шальные» стрелы, но сжала челюсть и молчала, пытаясь унять вскипевшую обиду. А потом я присмотрелась к князю и успокоилась. Слова его, может, и строгие были, но смотрел он совсем иначе. С затаенной мольбой и надеждой. Переживал он за маленькое существо, хотел, чтобы понравился он мне, чтобы я порадовалась малышу. И я смягчилась.

— Спасибо, Василе. Из прирученных у меня только Уголек, да и то он сам так решил, поэтому помощь мне твоя будет нужна, но о малыше я позабочусь. Не беспокойся. И раны твои обработаю.