И тогда Маус зашел с последнего козыря, все еще надеясь остаться в стороне.

— Этот Каген. Я ему не доверяю, — сказал он. — Я думаю, что при первой же удобной возможности он пустит мне пулю между глаз и прихватит все денежки. — Это была не совсем ложь, во всяком случае, он не слишком покривил душой, говоря о своем подозрительном отношении к одноглазому. Он провел всего несколько минут в обществе этого человека, и моментально почувствовал к нему неприязнь.

— Именно поэтому тебе и придется проявлять максимальную осторожность, Леонард, — улыбнулся Лански. — Тут уж ничего не поделаешь. Ты же слышал Питера. Дело нужно закончить к концу месяца. Каген — солдат. У него есть боевой опыт. Он знает, что нужно делать.

Маус позволил себе усомниться в последних словах босса. Ведь еще никто не осмеливался браться за операции подобного рода. Каген отвечает за все, сказал Лански, по всей видимости, решив, что вопрос закрыт, хотя, по правде говоря, это было не совсем так.

— Слушайся его, но не спускай с него глаз. Будь осторожен, понимаешь? — Мауса чрезвычайно утомляла манера Мейера Лански разговаривать с ним, как с неразумным ребенком, но он неизменно подыгрывал Маленькому Человечку.

— Я все понял, не волнуйтесь, мистер Лански. Он будет отдавать приказы, но деньги будут у меня. Я буду постоянно следить за ним. Глаз с него не спущу. Ни на секунду.

— Сначала вы отправитесь в Лондон, ты и Каген. Затем оттуда переберетесь в Голландию. В Лондоне свяжешься со мной. Сразу как приедешь — отправишь мне телеграмму. Не забывай, что англичане следят за всеми телеграфными отправлениями, так что будь осторожен, подбирая слова. Ты меня понял? Никто не должен ничего понять, кроме меня. — Маус кивнул, и Лански потянулся за телефонной трубкой. Разговор был окончен. Маус встал и направился к двери. Однако, как только он взялся за дверную ручку, Лански позвал его по имени. Маус обернулся.

— Когда вернешься, получишь новое задание. Тебе все ясно? — Маус кивнул. — Надеюсь, ты понял мой намек, а, Маус? — обратился к нему Лански, причем, впервые по кличке. — Даже не пытайся наложить лапу на эти денежки. И не вздумай никуда исчезать, Маус. — С этими словами Лански улыбнулся своей коронной, еле заметной улыбочкой.

Маус снова кивнул. Не иначе как Лански умел читать чужие мысли. Потому что, положа руку на сердце, он уже успел продумать и такой вариант.

Хорст Пройсс стоял посередине амстердамской улицы Плантаге Мидденлаан и слышал, как в здании «Еврейского театра» завывают и причитают евреи. Их загнали сюда примерно час назад, и они все равно продолжали выть и причитать, причем так громко, что их было слышно даже на улице.

День уже с раннего утра обещал быть хорошим, теплым и безоблачным. Пройсс посмотрел на небо, пытаясь не обращать внимания на долетавшие до него еврейские стенания. Интересно, подумал он, какая сейчас погода в Вене? А что сейчас делает Марта? Он посмотрел на часы. Наверное, одевается и собирается на работу.

— Мы здесь закончили, как я понимаю? — спросил стоявший рядом с ним голландский полицейский. Его вопрос вернул Пройсса из австрийских грез на землю. Он обернулся и посмотрел на человека, следовавшего за ним по пятам как тень. Пит де Гроот, детектив, переданный Службе безопасности в качестве связующего звена для координации действий с полицией Амстердама. Де Гроот был в тесном для его габаритов темно-синем костюме. Шляпу он держал в руке. Тридцать пять лет. Светлые, стремительно редеющие волосы. Одутловатое лицо и уже порядком расплывшаяся фигура. Что-то не видно, чтобы нормирование продуктов питания на нем сказалось, подумал Пройсс.

Кстати, по-немецки толстый голландец говорил вполне прилично.

— Все сходится. Триста пятьдесят девять человек. Точно. Все соответствует вашему списку. — Де Гроот помахал в воздухе стопкой листов. Это были списки тех, кто сегодня подлежал аресту.

Пройсс посмотрел на де Гроота. Лицо детектива сохраняло обычное кислое выражение. Впрочем, неважно. За акцию отвечает он, Пройсс, и если де Грооту не нравится его работа, то это уже его собственные проблемы.

Пройсс перешел на голландский, гордый тем, что говорит на этом языке лучше, чем толстяк-полицейский — по-немецки. Точно так же он не так давно гордился своим знанием русского.

— Ваши люди как всегда оказались надежными помощниками, — сказал он де Грооту. — Передайте мою благодарность вашему молодому капралу. — Он указал на амстердамского жандарма в синем мундире и высокой фуражке, стоявшего вместе с несколькими другими полицейскими у входа в театр. Они с де Гроотом лишь руководили операцией, ее непосредственными исполнителями были полицейские.

— Разумеется, — отозвался де Гроот, уже на родном языке. Было ясно, что ему не терпится поскорее отсюда уйти.

— Можете идти, — разрешил Пройсс. — Я немного задержусь. Сегодня такой прекрасный день. Пожалуй, немного пройдусь пешком. Пусть машина отправится на Ойтерпестраат и остается там.

— Как пожелаете, — ответил де Гроот и, нахлобучив шляпу, дурашливо отсалютовал прижатым к ее полям пальцем, после чего зашагал к черному БМВ. Сев машину, он повернул ключ зажигания и тронулся с места. Рокот мотора неприятно резанул Пройссу слух, совсем как причитания запертых в театре евреев.

Сегодняшняя акция прошла удачно. Евреи давно перестали, получив повестку, являться на место сбора, — теперь они все отлично понимали, — хотя по-прежнему не создавали особых проблем. Никакого сопротивления с их стороны, во всяком случае, в отношении полицейских. Полицейский капрал — молодой и в отличие от де Гроота ретивый — на рассвете вытаскивал евреев из их домов и выталкивал на улицу еще до того, как большинство жителей Амстердама успевали проснуться. Затем капрал и его подчиненные как всегда пригнали их в театр и заперли. В понедельник их погонят к железнодорожному вокзалу, до которого отсюда два километра, загрузят в поезд и отправят в Вестерборк. Пройсс избавит город от трехсот сорока девяти евреев и запишет их на свой счет.

Он зашагал по Плантаге Мидденлаан на запад. До его слуха доносились звуки утреннего города. Амстердамцы шли пешком или, то и дело нажимая на звонки, ехали на велосипедах, и производимый ими шум заглушал крики и вой, доносившиеся из здания театра. По рельсам, проходившим по широкому бульвару, прогрохотал трамвай.

Большинство людей, мимо которых он проходил, отворачивались, заметив его серую форму с рунами на петлицах и фуражку с мертвой головой на тулье, что указывало на его принадлежность к СС. Впрочем, когда Пройсс сел за столик залитого утренним солнцем уличного кафе и заказал официанту кофе, он не стал придавать этому особое значение. Официант, заметив на его левом рукаве нашивку офицера СД — черный ромб с серебром, еле заметно улыбнулся и поспешил выполнить заказ. Даже официанты уважали и опасались людей из Sicherheitsdienst, зловещего полицейского подразделения СС. Так что за столиком кафе он мог чувствовать себя в такой же безопасности, что и в Вене. Но только не в России. В России у партизан имелись автоматы, и они с великим удовольствием стреляли в тех, у кого на рукаве мундира красовалась нашивка СД.