Далекий звук грома, так в начале показалось Маше, внезапно докатившийся с запада и пронесшийся над селом, разбудил ее. Каррубо приподнял сонную голову и грозно зарокотал в ответ, готовый вот-вот разразиться звонким лаем. В соседних дворах тоже заволновались, забрехали собаки. И было от чего: весь горизонт, там, где находился город, был охвачен всполохами. «Господи, что это?.. Неужели пожар в Бресте? Там же Сережа!..» Чувство тревоги, притупившееся дремой, снова охватило Машу.

Село стало быстро просыпаться. Люди приникали к окнам, выскакивали на улицу и, вслушиваясь в далекий грохот, задавались одним и тем же вопросом: что случилось в городе? Пока, подобно разносимому ветром пожару, не понеслось от дома к дому слово «война».

Кажется, его первым произнес сельский гармонист Абраменя, за что, несмотря на свой двадцатилетний возраст и внушительные размеры, получил подзатыльник от матери (мать и сын были соседями Крутицыных).

— Я тебе покажу «война», непутевый! Ишь чего выдумал-то! — громко закричала было пожилая женщина и тут же осеклась, закрыв ладонью рот.

Из-за леса вдогонку тяжкому однотонному гулу вдруг выскользнули черные рокочущие тени, похожие на больших распластавших крылья птиц. На какое-то. время они закрыли собой все небо…

— На Минск летят, — заметил Абраменя.

Елыгин, на ходу надевая через голову гимнастерку и прихрамывая на больную, покалеченную в Гражданскую войну ногу, уже торопился к правлению: звонить в райком. За парторгом весело галдящей стайкой бежали мальчишки, которым, как известно, только дай повод — лишь бы не спать. Для них война была лишь будоражащим воображение словом да геройским киноэкранным Чапаем, шинкующим беляков, как капусту.

Поскольку единственным источником новостей в этот час мог быть только Елыгин, люди, не сговариваясь, двинулись к правлению.

Парторг уже сидел понурившись на крыльце и курил самокрутку. Рядом с ним с потерянным видом стоял директор племхоза Петрищев. Увидев людей, Елыгин тут же встал, оправил гимнастерку и, дождавшись, когда на площади перед правлением соберутся почти все, заговорил как мог громко:

— Товарищи селяне! Попрошу сохранять спокойствие. Из города сообщают, — парторг возвысил голос и обвел строгим взглядом площадь. — Из города сообщают, что враг попытался напасть на нашу территорию, но наши доблестные пограничники ведут с ними бой. И я уверен, — тут Елыгин рубанул воздух кулаком, — скоро отбросят фашистскую гидру от наших рубежей. Поэтому предлагаю всем разойтись по домам и не паниковать.

— Значит, все-таки война? — выкрикнул кто-то из толпы, на что парторг, поискав взглядом крикуна, отреагировал живо и неожиданно зло:

— Никакая не война. И нечего тут панику сеять. Вражья вылазка — не более. А что самолеты летают, то на это, видимо, есть стратегический план. Заманивают. Не над нами же их сбивать…

Понемногу люди стали расходиться, но спать никто не ложился: все ждали новостей из города. Потянулись томительные минуты ожидания. Еще мучительней это ожидание было для самого Елыгина: на самом деле о ситуации в городе он знал не больше сельчан.

Несмотря на столь ранний час, трубку в райкоме взяли мгновенно. К удивлению парторга, она зарокотала голосом самого первого секретаря товарища Слепченко:

— Елыгин? Молодец, что позвонил. Пока еще ничего до конца не ясно, но, кажется, немцы…

Тут в трубке что-то щелкнуло и связь прервалась. В этот момент в комнату влетел запыхавшийся директор племхоза. Увидев звонящего, он с порога закричал:

— Ну что? Что там?

Елыгин только растерянно развел руками, зачем-то подул в трубку и принялся заново набирать номер райкома. Но все дальнейшие попытки дозвониться успеха уже не имели.

«Ох, не к добру все это, не к добру…» — думал парторг, куря самокрутку за самокруткой и соображая: ехать ли самому в город или все-таки подождать.

Ответ он, как и все селяне, узнал к восьми часам утра, когда через N из города, помчались черные штабные машины, загрохотали бортами полные раненых бойцов грузовики и потянулись бесконечные обозы с беженцами… Говорили страшное: город разбит, в городе немцы, повсюду огонь и много убитых…

— Так и лежат на улице, сердешные, и никому до этого дела нет… — причитала одна из беженок.

Слова эти длинной тонкой иглой вошли в Машино сердце и уже не отпускали. «Господи Всемогущий, что сейчас с Сережей, где он? Жив ли?..»

Если бы кто-нибудь попросил командира дивизии полковника Алехно охарактеризовать ситуацию, царящую сейчас в городе, то услышал бы по-военному короткий и в высшей степени раздраженный ответ: бардак и хаос.

С первых же минут обстрела на воздух странным образом взлетело здание почты, через которую осуществлялась связь с крепостью и другими расположенными в городе дивизиями, а от обрывочных, поступающих от посыльных сведений шла кругом голова и хотелось застрелиться… Куда-то запропастился начальник штаба (позже выяснится, что он погиб во время налета), а комиссар так не вовремя уехал в Минск в политуправление.

Как разъяренный лев метался полковник с красным карандашом вокруг разложенной на столе карты, пытаясь составить более-менее цельную картину происходящего. По всему выходило, что граница прорвана, причем во многих местах. Немецкие штурмовые отряды вот-вот окружат крепость, ворвутся в город, а между нашими войсками до сих пор нет связи, без которой организовать хоть какую-то совместную оборону, и тем более перейти к активным наступательным действиям, в данных условиях не представляется возможным.

Счет шел уже на часы, если не минуты…

Понимая, что дальнейшее промедление приведет к окружению и гибели дивизии, Алехно на свой страх и риск принял решение отвести вверенные ему части из Бреста и занять оборону у Минского шоссе.

Но беда заключалась еще в том, что отступать было не с кем: почти все его подразделения находились на западной окраине города, частично в крепости, и ни один из посланных туда связных до сих пор не вернулся. Только полк майора Андреева, который, по счастью, размещался рядом со штабом, оказался способным приступить к выполнению поставленной перед ним задачи немедленно и уже два часа как находился на марше.

После ухода Андреева в распоряжении полковника, кроме нескольких адъютантов, охраны и взвода телефонистов, никого не осталось. Пора было думать и о собственной эвакуации…

Когда на машины во всю грузили документы, а в разоренных кабинетах пахло горелой бумагой: спешно жгли то, что не могли увезти, к зданию штаба вдруг вышел батальон капитана Буланова. Самого капитана и тело убитого комиссара несли на плащ-палатках бойцы. Буланов был без сознания. Остатками батальона командовал молодой лейтенант Чибисов. Выслушав его рапорт, полковник тут же распорядился насчет раненых: их надлежало срочно вывезти из города, а затем снова обратился к стоящему навытяжку лейтенанту:

— Ну что, Чибисов, принимай во временное командование батальон. Поступаешь в распоряжение майора Андреева. Его полк уже на марше. — Алехно достал из полевой сумки карту и показал маршрут следования и место, где батальону надлежало встретиться с Андреевым. — Выступайте немедленно! К сожалению, карты дать не могу. Держитесь шоссе… Возможна встреча с десантом противника. В этом случае приказываю вступить в бой и уничтожить десант. И передай Андрееву: дорогу удерживать любыми средствами до подхода наших сил!..