«Так дело не пойдет, — решил Крутицын, отплевываясь от пыли, и рассеянно потрогал верхнюю губу, пытаясь подкрутить несуществующие усы. — Того и гляди чекист на дороге кончится». Он быстро опустил руку в карман и нащупал рукоятку нагана. Лицо Сергея Евграфовича в этот момент было полно решимости, а прежде кроткий взгляд васильковых глаз теперь отливал сталью, как когда-то давно, когда поручик, еще не подозревая о будущем уделе скромного счетовода, лихо сшибался с австрийцами, а потом и с красными конниками на фронтах Гражданской войны.

Так, с наганом в руке и сталью во взгляде, он вышел на середину дороги и стал ждать… Где-то в западной части города явно шел бой: оттуда, не смолкая ни на минуту, доносились взрывы и стрельба. Тянуло гарью. «Началось, — подумал Крутицын. — Прошляпили большевики нападение, дозаключались договоров о мире и сотрудничестве!» А ведь даже ему, скромному счетоводу, было ясно, что войны не миновать…

Долго ждать не пришлось. Из города, тщательно объезжая воронки, однако почти не сбавляя скорости, мчалась «полуторка». Колыхался и подрагивал на ухабах выгоревший на солнце тент. Крутицын широко расставил ноги и навел револьвер на приближающуюся машину. В этот момент ему почему-то вспомнилась психическая атака под Харьковом…

При полном параде, с расчехленными знаменами они шли тогда под барабанную дробь на ощетинившиеся штыками окопы красных, и поручик опытным взглядом отмечал пулеметные точки, из которых их вот-вот должны были окатить смертоносным огнем. А они все шли, четко держа строй, торжественно, как на параде. Небо, помнится, было ослепительно синим, и страшно хотелось жить. Красные не выдержали тогда, побежали…

Скрип тормозов вернул Крутицына к действительности. Помятый радиатор «полуторки» замер метрах в трех от него. Над рулем белело испуганное лицо водителя. «Наверняка думает, что сейчас его будут кончать». Крутицын дернул пистолетом в сторону: молодой парень послушно выскочил из машины и поднял руки.

— Товарищ, не бойтесь, — быстро заговорил Сергей Евграфович, налегая на «щ». — Нужна ваша помощь… Тут около дороги раненый, надо бы в больницу.

Взгляд его в этот момент был опять мягок и приязнен.

— Вы с ума сошли! — почти кричал, брызгая слюной водитель. — Там сейчас такое творится! И вообще я по срочному делу. Не могу я!

Пистолетное дуло снова нацелилось ему в лоб. Крутицын уже не просил, а приказывал, медленно с расстановочкой растягивая слова:

— Любезный, вы не поняли. Берем раненого, грузим в машину и — обратно в город. В ближайшую больницу. И па-апрашу без глупостей!

А раненый уже давно забыл и об арестованном счетоводе, и о страшной боли в спине и ногах, ибо в тот момент ощущал себя не беспощадным к врагам сотрудником Наркомата внутренних дел, а розовощеким пятилетним мальчуганом, вместе с покойной матерью собирающим малину с дачного куста. «Ты не собирай, Гришенька, ты ее в ротик клади и кушай. Кушай, маленький», — говорила ему мама, глядя в ясные глазки сына. И лицо ее светилось неземной нежностью…

Очнулся он уже сутки спустя в кузове другого грузовика, везущего раненных из Бреста. Мужчину же с васильковыми глазами, который доставил энкэвэдэшника в городскую больницу №…, некоторое время видели в районе перевязочной. Он помогал санитарам класть на столы первых пострадавших, а потом его фигура, мелькнув в бесконечных больничных коридорах, скрылась в неизвестном направлении…

Ровно в три пятнадцать, когда довольный «уловом» Брестский уже забрался на широкий заставленный геранью подоконник и, взявшись за раму, готовился вылезти в окно, мощный взрыв вдруг сотряс дом. Неведомая сила вместе с рамой грубо швырнула вора обратно вглубь квартиры. Удар был настолько велик, что Дима, пролетев всю комнату, упал в противоположном ее конце, больно стукнувшись головой о ножку платяного шкафа.

Матерясь и стеная от боли, Брестский приподнял голову и тут же заорал от ужаса: оконный проем и вместе с ним вся стена вдруг медленно, а затем все быстрее поехали вниз, как смываемая с холста масляная краска. Через мгновение ни стены, ни окна уже не было: все потонуло в пылевом вихре и грохоте. Царапнув ботинками по вздыбившемуся паркету, Дима вскочил и бросился прочь из комнаты. Он не помнил, как оказался на темной лестнице, заполненной полуголыми испуганными людьми. Вора закрутило и потащило вниз, ударяя о стены и перила, вместе с другими успевшими выскочить из квартир жильцами. Брестский несколько раз наступал на что-то живое и кричащее, пока его, изрядно помятого, наконец не вынесло на улицу с другой стороны дома.

Куда бежать, было абсолютно непонятно. Повсюду все горело и рушилось, и несчастные люди метались от здания к зданию, падали на землю и гибли под обломками. Дима забился в какую-то щель и закрыл голову руками. «Ну все, хана тебе, Брестский!» — подумал он с тоскою. Собственная жизнь в этот миг показалась ему скомканной папиросной пачкой, к которой уже поднесли зажженную спичку.

Земля беспрестанно содрогалась от взрывов, и содрогающийся вместе с ней Дима слышал, как осыпаются, рушатся, словно карточные, стены стоящих рядом домов…

Внезапно, сквозь бесконечный, сводящий с ума свист и грохот ему послышался детский плач — тоненькая человеческая нотка, полная страха и боли, каким-то чудом не потонувшая, долетевшая до ушей и кольнувшая сердце Брестского. «Показалось», — подумал он, но все-таки решился высунуться из своего укрытия.

Страшная картина открылась ему. Улицу было не узнать. То там то сям вместо домов громоздились огромные кучи из щебня и бетонных перекрытий, торчали лестничные пролеты… В уцелевших домах зияли дыры, а из многих окон уже высовывались языки пламени… А потом, еще до конца не веря в увиденное, он вдруг наткнулся взглядом на небольшое белое пятно на фоне черной громады полуразрушенного здания. Брестский тряхнул головой и протер глаза. Нет, ему не почудилось. Метрах в двухстах от него, на уровне третьего этажа стояла, вцепившись руками в бортик кроватки, маленькая девочка. «Сейчас, — подумал Дима, — кто-нибудь увидит и придет на помощь. Где, в конце концов, пожарные, милиция, сознательные граждане?» Время шло, но никто почему-то не торопился спасать ребенка.

— Ох, ты, Господи, да что же это такое делается-то?! — не выдержал, закричал тут Брестский и, перекрестившись, рванул по направлению к дому.

То и дело припадая к земле, разбив себе в кровь лоб и разодрав руки о валяющиеся повсюду куски стекла и кирпичей, он наконец добежал до подъезда. На счастье, лестница была цела. В мгновение ока Дима взлетел на третий этаж и замер около нужной ему квартиры, почти оглохший от ударов взбесившегося сердца.

Никогда еще Брестский не вскрывал замки так быстро, как в этот раз. Не прошло и минуты, как он уже оказался в усыпанном кусками штукатурки коридоре. Вместо гостиной, в которой, по всей видимости, спали в эту страшную ночь родители девочки, зиял провал. Непостижимым образом сохранившаяся дверь была распахнута в пустоту.

Ребенка он нашел в соседней комнате, вернее, на том узком рваном треугольнике меж двух срезанных взрывом стен, который остался от детской. Кроме нескольких ссадин на голове, малышка казалась невредимой, только сильно напуганной. По виду ей было года два-три, и она уже даже не плакала, а только издавала горлом хриплые, едва слышные звуки.