А потом Крутицыных закрутила круговерть Гражданской войны. Короткие встречи, годы разлуки, ранение поручика, тиф… Их собственная жизнь оказалась пострашнее и поинтереснее читанных в детстве приключенческих романов. Пока наконец «ветер революционных перемен» (Крутицыну запомнилась эта фраза, вычитанная в одной из большевистских газет) не занес их под Брест к дальней престарелой родственнице поручика. Сергей устроился счетоводом в местный племхоз, а Маша стала сельской учительницей: учила детей французскому и немецкому языкам. Через год с небольшим родственница преставилась, а поскольку наследников у нее, кроме Крутицыных, не было, последние оказались полноправными хозяевами ее дома. Так и прожили Крутицыны до самого 1941 года. Тихо, спокойно, душа в душу. Только одно печалило их: не дал Бог детей… «Хотя, быть может, сейчас это и к лучшему, — подумалось вдруг Сергею Евграфовичу, — что не дал…»

Тут «эмку» подбросило на ухабе, и он больно стукнулся головой о крышу. Село осталось далеко позади, и машина, разрывая мрак светом фар, неслась сквозь ночь к концу, как казалось счетоводу, его нелепой жизни.

А потом он стал молиться. Сидевший слева энкэвэдэшник покосился на его шевелящиеся губы и как то нехорошо осклабился. «Эх, попадись ты мне лет эдак двадцать пять назад! Хотя тебя тогда и на белом свете-то еще не было, — зло подумал Крутицын и тут же устыдился. — Как же с такими-то думками ты, поручик, к Богу-то обращаешься?..»

Когда начался пригород, старший снова глянул на часы. «Три пятнадцать», — отметил он про себя.

Матрос Черноморского флота Костя Соловец, за успехи в боевой и политической подготовке поощренный командованием десятидневным отпуском на родину, не находил себе места от нетерпения. Пассажирский поезд «Москва — Брест» никак не хотел поспевать за его мыслями и сердцем. За окном пролетали полустанки и надежно укутанные ночным мраком села Беларуси. Где-то там, в ночи спало сейчас и его родное село. То-то будет радости матери с отцом, когда их возмужавший сын появится на пороге.

Костя всегда хотел служить в армии, а уж о том, чтобы стать моряком, даже и мечтать не мог. Дело в том, что Костя не вышел ростом и вследствие этого в армию его брать не хотели.

— Пойми, Соловец, минимальный рост у бойца Красной армии должен быть сколько? — спрашивал военком у маленького ушастого паренька с темными от гнева глазами, который неотрывно следовал за ним по коридору, и сам же отвечал: — 155 сантиметров, а у тебя и до 152 не дотягивает… В общем, не положено и точка!

Но Соловец не отступал.

— Товарищ военком, — требовательным и нарочито низким голосом, в котором, однако, уже проскальзывали слезы, говорил Костя, — поймите вы наконец! Меня же никто в селе за мужика считать не будет, если я в армии не отслужу, а уж девчата точно засмеют. Ну, товарищ военком, прошу вас, как комсомолец коммуниста, не ломайте жизнь!

Но тот только раздраженно отмахивался и спешил дальше по своим делам…

Три дня ходил за комиссаром Костя, три дня уговаривал, требовал и даже грозился, что поселится в военкомате до тех пор, пока не дадут ему «добро», и наконец военком капитулировал.

— Уж больно ты упорный, Соловец, чисто клоп присосался. Так уж и быть, служи! — сказал он обреченно и впервые увидел, как расползается в счастливой улыбке рот настырного паренька…

Ровно полтора года прошло с того самого дня. За это время Костя окреп, возмужал и даже подрос на целых три сантиметра, чему был несказанно горд. Ладно сидела на нем форма, слепила глаз надраенная ременная бляха, и заломленная на бок бескозырка являла миру лихой чуб…

Паровоз, весело швыряя в ночь красные искры, стремительно нес Соловца к Бресту, а там до родного села, как говорится, рукой подать. Но для Кости это все равно была черепашья скорость. Мысленно он уже проделал весь путь от вокзала до порога родного дома, и от этого мука ожидания только усиливалась. Костя то садился на свое место в купе, то ходил по проходу, то, гоняя по скулам желваки, смотрел сквозь пыльное окно в непроглядную темень.

— Не суетись, служивый. Через час будем в Бресте: по расписанию идем, — бросил на ходу спешащий куда-то проводник.

Костя глянул на часы (подарок командования) и обреченно вздохнул: стрелки показывали только два часа ночи.

Дима Хохлатов, по прозвищу Брестский, в своем деле любил аккуратность и точность, ибо справедливо полагал, что именно эти два качества, вкупе с ловкостью и умением, помогают избегать всевозможных неприятностей, связанных с его рискованным ремеслом. Правда, удача все-таки, случалось, изменяла и ему: несколько раз вязали Брестского с ворованным барахлом вертухаи и упекали в лагеря. Сегодня ночью — месяц, как вернувшийся после очередной отсидки Дима собирался доказать своим подельникам, что он так же ловок и удачлив, как и раньше, и не зря носит гордое звание вора с большой буквы «В».

Ровно в три ноль ноль, оставив внизу кепку и ожидавших «на шухере» товарищей, он забрался по пожарной лестнице на четвертый этаж жилого дома № 15 по улице Ленина и бесстрашно ступил на карниз. Добравшись до нужного окна, Брестский аккуратно и бесшумно выставил одно из стекол и, махнув товарищам рукой, нырнул в черное нутро квартиры…

Хозяева — торговые работники — по данным Димы, сегодня утром уехали в одну из здравниц солнечного Крыма поправлять подорванное этой самой торговлей здоровье и ближайшие две недели собирались посвятить процедурам и купанию в море. Брестский лично проследил, как они садились на поезд «Брест — Москва», и даже мысленно помахал им ручкой, совершенно искренне пожелав счастливого пути.

В три десять он уже вовсю шарил по ящикам стола в кабинете хозяина, а в заметно оттопырившихся карманах его щегольского пиджака лежало содержимое шкатулки хозяйки квартиры.

Ровно в три пятнадцать, довольный «уловом», Брестский забрался на широкий заставленный геранью подоконник и взялся за раму, намереваясь вылезти в окно…

В узкой комнате со сводчатым потолком, на сдвинутых кроватях лежали двое: мужчина и женщина. Вернее, они лежали, обнявшись, на одной кровати, а на другой валялись скомканные одеяла и простыни. Молодая женщина, молочно белея обнаженной рукой, провела пальчиком по груди мужчины и громким шепотом сказала:

— Чудну!.. Крепость… Я ее себе совсем по-другому представляла: такой рыцарский замок с башенками, и в одной из них сидишь ты, ждешь меня, а тут стены какие-то казармы… — и затем сразу же без всякого перехода, приподнявшись на локте и заглядывая в лицо мужа, добавила: — Федечка, а Федечка, ну давай завтра никуда не поедем!

— Ну, ты что, Лен? Я уже и насчет машины договорился. Съездим в город, в парке погуляем, мороженое поедим… Хороший город — тебе обязательно понравится.

— Не хочу я в никакой Брест. Хочу вот так, как сейчас: целый день лежать с тобой и никуда не выходить. Федька, я так по тебе соскучилась! Еще успеем съездить, я ведь к тебе не на один день приехала, а насовсем, глупенький ты мой лейтенантик!..