— Ничего, купишь себе другую безвкусную дрянь, — зло огрызается Викки и бросает взгляд на стол, пытаясь прикинуть, до чего же может сейчас дотянуться, — а может — две безвкусных дряни: одну на стол, вторую в постель. И оставишь, наконец, меня в покое…

Ох, дорогая, какая ты все-таки наивная…

Такие вещи загадывать бессмысленно, у меня просто не хватит на это сил.

Но отвлеклась она вовремя, все-таки  — я успеваю рвануться к ней, сгрести в охапку — увернуться от удара в пах, Викки таки успевает сгруппироваться, а после закинуть её на плечо, преодолеть несколько шагов до дивана и уронить её на него. Вдохнуть любимый запах на один только вздох — запасаясь впрок.

И снова отступить, наслаждаясь оторопью на лице у сбитой с толку Викки. Да, милая, — сейчас будет только это. Хотя ты, конечно, ожидала, что меня снова понесет, так ведь?

Увы, нет, нельзя. Пока — так.

— Ну, что ж, работы уборщицам ты сегодня обеспечила изрядное количество, — задумчиво замечаю я, отходя к столу и любуясь на устроенный бедлам, — что ж, пусть поработают для разнообразия. Может, все-таки поговорим?

— Мы поговорим в суде, Ветров, — Викки произносит это негромко и устало — будто уже сожалея, что дала волю эмоциям. Она всегда быстро брала себя в руки. Сейчас — делает это почти мгновенно. Вот только видеть её такой — будто выжженной дотла одной штормовой вспышкой — мне на самом деле больно. И это — цена моего разговора. Интересно, я хоть когда-нибудь с ней расплачусь?

Вот только «поговорим в суде» — это не тот ответ, который я сейчас хотел бы услышать. Да и хорош бы я был, если бы отступался после одного отказа.

— Вик, давай просто сейчас оба подумаем о нашей с тобой дочери. Сделаем как лучше будет для неё.

Выражение лица у Вики получается сложное. Наверное, поэтому я до последнего цепляюсь за иллюзию, что надежда у меня все-таки есть. А потом Викки медленно начинает говорить — с таким выдержанным ядовитым хладнокровием в каждом слове, что для своих надежд я мысленно заказываю катафалк.

— Я и думаю о своей дочери сейчас, Ветров, — неторопливо и с глубокой горечью произносит Викки, все сильнее напоминая один только комок напряжения и ничего больше, — как думала семь лет назад, когда решила, что справлюсь без тебя. И патетичными речами ты меня сейчас не обманешь. Для тебя моя дочь — игрушка. Куколка, которую ты хочешь у меня отнять, просто потому, что ты можешь. И зачем? Чтобы поселить в красивый кукольный домик и наряжать принцессой. Все. Сам ты о Маруське не знаешь ничего. Что она беспокойно спит по ночам одна — не знаешь. Что у неё аллергия на шоколад — тоже. И она, кстати, на дух не переносит принцесс, но обожает мультики про монстров. И нам нечего здесь обсуждать, Ветров. Я не позволю тебе сделать из моей дочери статусную игрушку. Ты ведь уже, поди, и статусную мамочку для нее спланировал? Гувернантку из Парижа тоже заказал?

— Вик, — я говорю так же медленно, и сознательно игнорируя большую часть высказанных мне претензий, — у тебя ведь не получится избегать этого вечно. Суд подтвердит мои права, и ты потеряешь право вот так мне препятствовать. Я смогу с ней встречаться. И буду это делать.

— Это будет не сейчас, — Викки покачивает головой, — и мы с ней обе будем к этому готовы. А сейчас Маруська сама не хочет с тобой говорить. Да и встречаться пока тоже не хочет. Мы обе не хотим сейчас давать лишнюю возможность навешать нам лапшу на уши. Обе, Ветров, понимаешь?

Да, это-то я понял по одному только «Я тебя ненавижу», сказанному мне в тот единственный раз, когда Машунька взяла трубку при моем звонке.

Один вопрос — и один приговор, после моего чистосердечного признания.

Ни один телефонный разговор в моей жизни не отравлял меня сильнее, чем этот.

Самое беспощадное наказание со стороны Викки было именно это — сказать нашей с ней дочери правду обо мне.

И ведь ей не понравилась эта правда…

Хорошо хоть, что рассказано было не все.

Пока что у меня есть еще надежда, что Машунька отойдет. Я смогу ей объяснить. Ей — еще имею шансы.

С Викки все будет сложнее, конечно…

Пока что — её стратегия мне ясна, она пытается выиграть время и лишить меня возможности перетянуть дочь на свою сторону. Наверняка она даже попытается провернуть обещанный мне трюк с парой апелляций, чтобы этого времени у неё оказалось побольше.

Что ж, я надеюсь, мои контрмеры все-таки помогут избежать всей этой не нужной никому волокиты. И Викки наконец услышит то, что я пытался донести до неё еще три недели назад. Увы — она слишком меня сейчас боится, чтобы слышать и верить именно мне.

— Вик, ну что от тебя убудет от одной встречи? — устало пытаюсь я совершить свой последний заход, вырубив внутреннего юриста — он с Викки меня только подставляет — и пытаясь выехать хотя бы за счет искренности. — Никакой пыли в глаза, никаких пони и единорогов, я могу сводить Маруську в кино, там как раз сейчас мультик про каких-то йети крутят. И ты будешь рядом, проследишь, чтобы я ничего крамольного ей не сказал. Два часа в субботу! Я сам приеду к вам, и тебе не придется её никуда везти. И она может вообще со мной не разговаривать, просто дай её увидеть и все.

Судя по взгляду Викки — я её достал.

Судя по тому, что она прячет за этой досадой — мне все-таки удалось в ней что-то шевельнуть. И все-таки, она качает головой.

— Даже если бы я тебе поверила… Даже если бы прониклась твоими сказками, у нас все равно уже есть планы на эти выходные, и ты в них вообще никак не поместишься. Тебе придется подождать суда, Ветров, хоть ты и не из тех, кто любит ждать.

— Планы? Что за планы? У вас с Машей?

Я поднимаю брови, впиваясь взглядом в лицо Викки.

— У нас с Машей, — невозмутимо кивает она, — а вот какие — дело уже не твое. А теперь извини, но мне пора бы уже пойти обедать. Иначе я позвоню Эдуарду Александровичу прямо сейчас.

До неё таки дошло, что она это может. Что ж, пару очков трепета Эд в её глазах точно потерял — неудобно вышло. И у меня ни черта, вопреки всему этому, не вышло.

Ладно.

Этот разговор состоялся — это уже результат.  Как бы мне ни мечталось, ситуация действительно сейчас не может сдвинуться с места, по крайней мере — в тех условиях, что у меня имеются. Я должен сначала склонить Викки в положительную сторону хоть как-то.

И продолжая её сейчас удерживать, я лучше для себя не сделаю.

Когда я подхожу к двери и без лишних споров открываю замок — Викки смотрит на меня недоверчиво, — я вновь удивляю её отсутствием давления. А потом поднимается с дивана, на котором так и сидела.

— Туфли не забудь, дорогая, — насмешливо замечаю я, когда она шагает в сторону двери, — хотя босиком ты, конечно, очень хороша. Хотя беременной наверняка будешь еще лучше.

— Прекращай это, — раздраженно огрызается Викки, раздосадованная тем, что забыла об обуви, которой швырнула в меня во время своего эмоционального взрыва, — я уже знаю, что ты хочешь забрать у меня Маруську, хватит дурить мне голову. Я не поведусь.