– У меня нет детей, но это мои внуки, – просто возразила она.

Фитиль зашла к ним как-то вечером с пустыми руками.

– Я женщина бедная и ничего не смогла принести, – оправдалась она.

– Добро пожаловать, – приветствовал ее Сероп.

– Я хочу пожелать вам всего самого лучшего, – добавила она, приблизившись к новорожденным, которые мирно спали в кровати.

Она присела рядом и погладила их с напускной нежностью под недоверчивым взглядом Сатен. Потом медленно взяла их ручки и тихонько приложилась к ним губами.

– Какие хорошенькие, – сказала она, поворачивая ручки ладошками вверх, чтобы прочитать судьбу малюток, как опытная хиромантка, каковой себя считала. – Нет! – вскрикнула она спустя несколько мгновений, чуть не разбудив близнецов.

Сатен вздрогнула.

– Над ними тяготеет проклятие, – объявила старуха, в ужасе прикрыв рот ладонью и выпустив ручки младенцев. – Вижу много боли, – предсказала она, как заправская Кассандра, сквозь длинные вьющиеся локоны, закрывавшие ее лицо.

– Что ты несешь! – вскочил Сероп со стаканом мосхуди в руке, который только что наполнил для нее.

Женщина уже почти выскользнула из дома, но он остановил ее на пороге.

– Отойди, – потребовала Фитиль.

Однако Сероп не тронулся с места, зло сверкнув глазами, пока Сатен, онемев, наблюдала за сценой.

– Ты, – начала Фитиль, тыча пальцем в Серопа, – ты змея, которая пожирает собственные яйца. – И она прожгла его взглядом ровно столько, сколько потребовалось, чтобы до него дошел смысл сказанного.

Сероп отступил, пошатнувшись, и она смогла выйти, но, прежде чем исчезнуть в темноте, разразилась грубым смехом. Это был грудной, злой смех, эхом отдававшийся в голове Сатен всю ночь.

Рождение близнецов полностью изменило привычные будни Сатен и Серопа. Дети постоянно плакали, будто просили что-то, а что – родители не могли угадать. Но радость от двойного чуда, ниспосланного с Небес вместо одного, была такой сильной, что компенсировала любые жертвы и неудобства.

Лачуга Газарянов неожиданно наполнилась. В ней не было ни одного свободного угла. На кровати хранилось огромное количество вещей, да и сама кровать теперь выполняла несколько функций. Сероп смастерил люльку из досок, но она была рассчитана на одного ребенка, двоим в ней было тесно. Тем не менее дети с самого начала дали понять, что не позволят никому разделить их. Как только мать брала одного из них на руки, тут же оба начинали отчаянно плакать, заставляя ее положить младенца обратно, рядом с братом. И только снова почувствовав близость, ручку одного на животике другого, носик, упирающийся в щечку, ножку, застрявшую между ножек брата, они успокаивались и с самыми милыми улыбками снова засыпали.

– Кто из них первый? – спросил однажды Сероп, которому никак не удавалось различать близнецов. Он только что вернулся с ночной смены и, не переодеваясь, сел рядом с Сатен на кровать, глядя на спящих детей.

– Тот, у которого губы тоньше, – ответила она.

– Этот?

– Да нет же, другой!

– Мы должны дать им имена.

– Ты все равно не сможешь узнать, кто первый, а кто второй, – сказала жена, посмеиваясь.

– Метки какие-нибудь придумаю, справлюсь.

– Хорошо, какие имена?

– Первого мы назовем Торос-ага в честь моего отца.

– А второго?

– В честь твоего.

Сатен с сомнением покачала головой:

– Не подойдет, мы должны дать им такие имена, которые отражали бы их особенность.

– То есть?

– Ну, что они родились вместе, что похожи как две капли воды.

– И где же мы найдем такие имена?

Сатен вздохнула:

– Не знаю таких два имени, чтобы, зовя одного, не мог бы не думать о другом.

– Что-то очень сложно… – проворчал Сероп, поднимаясь.

Она проводила его взглядом. Ей показалось, что он еще больше похудел, плечи еще больше согнулись, лицо постарело. Вот уже несколько дней дети не давали ему спать, а Серопу очень нужно было отдохнуть после тяжелой работы на фабрике.

– Будешь суп? – спросила она, вставая с постели.

Один из мальчиков проснулся и заплакал, тут же за ним последовал и второй. Мать закатила глаза к небу, смирившись, и посмотрела на мужа, который уже сидел за столом, ожидая ее.

– Кажется, подошло время кормления, – сказала она и снова села на кровать.

Он только покорно проворчал что-то себе под нос.

Сатен высвободила груди и, взяв близнецов, приложила их к соскам.

– Мои ангелочки, – прошептала она.

Сероп отвел взгляд, засмущавшись от вида обнаженной груди жены, но в то же время его тронула эта сцена материнства в самом естественном ее проявлении. Сатен, как львица, неприкосновенная и гордая, со своими детенышами, прильнувшими к сосцам. И вся комната наполнилась нежностью и любовью.

– Придумала! – вдруг воскликнула она с довольной улыбкой.

Сероп поднял голову и вопросительно посмотрел на нее.