– Стой, то есть ты хочешь сказать, что Курио заслужил это или что Бледную Руку нужно остановить? – театрально переспросила Козима.

Глаза Стефаноса вспыхнули.

– Я говорю, что, возможно, свидетели правы. Может, пришло время миру наконец освободиться от одаренных.

В горле Антона внезапно пересохло. Стефанос был раздражающим, но Антон никогда раньше не боялся его. Но теперь мрачные слова мужчины заставили его похолодеть. Он не знал – не мог знать, что Антон был одним из тех людей, которых свидетели хотели стереть с лица земли. Подобно священникам Паллас Атоса и Бледной Руке, Антон был одаренным.

Козима пихнула Стефаноса в плечо.

Стефанос отшатнулся, сжимая руку.

– Ой! За что?

– Чтобы ты перестал болтать своим тупым языком, – ответила Козима. – А что следующее? Ты сожжешь святилище, чтобы доказать свою верность Иерофану? Говорят, тот, кто присоединяется к свидетелям, должен быть жесток к одаренным.

– Они противостоят одаренным, – сказал Стефанос. – Кто-то же должен.

– Что, правда? – резко ответила Козима. – А как насчет того, что Вазия рассказала нам на прошлой неделе за игрой в канбарру? О человеке, убившем своих одаренных детей посреди ночи, чтобы доказать преданность свидетелям. Или, думаешь, те дети это заслужили, раз были одаренными?

– Это просто слухи, – фыркнул Стефанос. – Этого не происходило.

– Да ладно, – горячо возразила Козима. – Этот Иерофан заставляет людей рисовать татуировки горящих глаз на коже и убеждает их, что одаренные оскверняют мир. Ты серьезно думаешь, что эти фанатики на что-то не способны?

– Да какая разница? – сказал Стефанос. Последний раз фыркнув, он ушел, чтобы осчастливить своей историей другую группу работников Талассы. Козима смотрела на Антона, пока Стефанос уходил, в выражении ее лица промелькнула тревога.

Антон натянул фальшивую улыбку.

– Этот парень настоящий идиот.

– Кажется, он верит всей нелепице, которую проповедуют свидетели, – сказала Козима, бросив окурок сигариллы на пол. – Они точно такие же, как он, – несут бред, чтобы привлечь внимание. Из кожи вон лезут, чтобы получить благословение тех, кто заявляет, что обладает властью.

– Ага, – согласился Антон, натянуто усмехнувшись. Смех показался ему пустым, но Козима словно не заметила.

– Давай, – сказала она, игриво отвесив ему подзатыльник. – Пойдем внутрь, прежде чем на нас накричат. Или на меня накричат. Почему-то тебя это обычно минует.

Антон увернулся от ее руки.

– Потому что все меня любят.

– Не могу представить почему.

Радостный звон и звуки готовящегося ужина окутали их, пока они пробирались через кухню в ванные для слуг, чтобы помыться. Антон повернул медный кран, позволив теплой воде наполнить низ резервуара, и постарался очистить разум от мыслей о Бледной Руке или свидетелях. Они никак не были с ним связаны. Никто в городе не знал, что у него Дар. Не было причин думать, что это изменится.

– О, Антон! – радостно воскликнул голос рядом с ним. – Я тебя ждал.

– О, правда? – с напускной скромностью переспросила Козима. Круглые щеки Дариуса сразу же порозовели. Новичок и самый молодой из слуг Талассы, Дариус приклеился к Антону почти сразу же. И Антон был бы не против, если бы не тот факт, что Дариус невероятно ужасно выполнял свою работу, находясь рядом с Антоном. Не было и дня, когда Дариус не уронил бы поднос или не врезался бы в стол в присутствии Антона.

– Я… то есть тут гость, – заикаясь, сказал Дариус, избегая взгляда Антона, – спрашивает про тебя.

– Гость? – воскликнула обрадованная Козима. – Спрашивает Антона? Какой гость?

Помимо случайных клиентов, которые искали нечто большее, чем просто ужин, никто не приходил повидать Антона в Талассе. Это был бесконечный источник разочарования для Козимы, которой необходимо было совать нос в личные дела всех людей.

– Э, – сказал Дариус, покусывая нижнюю губу. – Женщина. Она выглядела богатой.

– Конечно, она богатая, – отмахнулась Козима. – Чего она хотела?

– Я не знаю. – Дариус смотрел на Антона так, словно подозревал, что у того есть ответ.

Антон глянул на пену на пальцах.

– Спасибо, Дариус. – Он повернулся и улыбнулся ему самой очаровательной улыбкой. – Тебе лучше идти. Не стоит позволять Арктусу накричать на тебя из-за меня.

Дариус кивнул, его щеки еще больше раскраснелись, и он побежал прочь, врезавшись в поднос медовых десертов на выходе.

Антон отправился вытирать руки, но Козима забрала полотенце прежде, чем он успел его взять.

– Кто эта гостья, а? Ты что-то от меня скрываешь? Занимаешься какими-то делами после смены?

– Такой респектабельный парень, как я? – спросил Антон, широко распахнув невинные глаза и забирая полотенце из рук Козимы.

– Ну ладно тебе, ты ничего не расскажешь?

Он натянул на лицо беззаботную усмешку и кинул полотенце в корзину.

– Я думал, тебе нравится моя таинственность.

– Ты перепутал меня с Дариусом, – фыркнула Козима. – Бедный влюбленный ребенок.

Антон подмигнул ей, проходя мимо.

– Увидимся сегодня вечером за канбаррой.

Прежде чем она успела ответить, юноша вернулся на кухню, увернулся от слуги с подносом, на котором стояли корзинки с лепешками, и направился к двери. Раскаленный свет горел над двором, заставленным столами и стульями. Мостики и покрытые плиткой дорожки пересекали многоуровневые, отражающие свет пруды, затененные широколиственными деревьями и навесами из нежно-розовой и золотой ткани.

Шагнув в сады, он почувствовал знакомый низкий, нарастающий гул, который всегда охватывал его в толпе. Антон приготовился к атаке эша, исходящих от всех сидящих во дворе: от торговцев, священников и иностранных видных деятелей, попивающих алхимическое вино, до слуг, которые сновали среди них с подносами глазированного ягненка, и танцоров, дразнящих их в ярких, как драгоценные камни, шелках. Через какофонию их болтовни и нежную мелодию лиры слышался пульс мира, который мог чувствовать только Антон.

Ну не только Антон. Были и другие, как он, обладатели Дара взора, хотя лишь немногие были так же чувствительны к вибрации священной энергии мира. Антон привык отключать ее, игнорируя прилив и отлив эша, но сегодня ночью, пробираясь через сады, он позволил им накатить на себя. Он искал одну определенную.

Юноша почти сразу почувствовал ее – высокий, чистый звон колокольчика внутри себя. Тот принадлежал, как он знал, женщине, сидящей за столом в дальнем углу двора, наблюдающей за ним со всем возможным вниманием.

Никто не подумал бы, что эта женщина в темно-фиолетовых элегантных одеждах в Талассе не к месту. На ее длинной шее висело ожерелье из изумрудов. Но в глазах Антона она выделялась, как туз корон в раздаче канбарры. Она выглядела точно так же, как и когда он видел ее в прошлый раз, – все те же чернильно-черные волосы, собранные в изысканную прическу, то же темное, круглое лицо, никак не отражающее возраст. Та же эша, напоминающая звон серебряных колокольчиков.