– Если ты задумал что-то плохое, я тебя убью, – предупредил Хорхе, задержав Матиаса в дверях. – Госпожа Луиза – Ангел, запомни это.

– Я это знаю, – Матиас в упор посмотрел на Хорхе. – И еще я знаю то, что Ангел попал в лапы к Дьяволу, и ему нужна наша помощь.

С силой толкнул дверь, ушел. Хорхе долго смотрел ему вслед и улыбался. Он не ошибся, между этим молодым креолом и Луизой возникло чувство притяжения, которое поможет ей выжить. Она будет бороться со смертью ради любви, которая непременно разгорится в ее сердце. А уж женские сердца Хорхе знает.

Он хорошо изучил женскую природу, разбив при этом немало сердец. Но зато теперь он может с уверенностью знатока говорить о многом. Он рад, что у Луизы все складывается не так, как у бедняжки Марлен, которой стало незачем жить на этой земле. Поэтому она ушла так рано. А Луизе есть к чему стремиться и кого любить. Креол красив, молод, смел. Они с Луизой будут прекрасной парой.

Хорхе представил Луизу в белом кружевном платье, а рядом Матиаса в белоснежном костюме, щелкнул языком от удовольствия, так понравилась ему картина, созданная воображением.

– Dos almas enlace. Perfecto![1]

Луиза пошла к себе. Открыла два других сундука, залюбовалась кружевами, лежащими в них. Одна ткань была небесно-голубой, вторая – цвета топленого молока. Сочетание этих двух оттенков напомнило Луизе весну в Европе, когда зацветает черемуха, и воздух наполняется ароматом любви и зарождения новой жизни.

– Хорхе прав, – сказала Луиза. – Белые кружева я никому не отдам. А эти станут достоянием самых богатых луизианок. Нужно придумать историю для этих кружев, – закрыла сундуки, пошла гулять.

Она любила бродить в густой тени вековых платанов. Рядом с этими могучими деревьями Луиза чувствовала себя ребенком, переносилась в ту прекрасную пору, когда весь мир казался ей волшебным местом, полным чудес. В такие минуты ей хотелось смеяться и разговаривать с травой, с деревьями и даже с серым мхом, хранителем тайн Луизианы.

Луиза опустилась на траву, взяла в руки мох, разделила на пряди, сказала:

– Ты одинок так же, как и я. Ты так же, как и я растерзан… Ты так же, как и я не можешь все начать сначала… Но, я уверена, что ты так же, как и я безумно хочешь жить. Именно сейчас, после всего, что с нами случилось… После всего…

Она встала, отряхнула подол платья, пошла к дому…

… Матиас появился в доме господина Ферстеля через несколько месяцев.

– Пришло твое время, малыш, – сказал Хорхе, пожав ему руку. – Господин Ферстель в прекрасном расположении духа, удачи.

Ферстель Матиасу ужасно не понравился, хотя встретил он его дружелюбно. Улыбчивость и словоохотливость господина плантатора не смогли скрыть от Матиаса злобный характер этого человека. Маленькие бесцветные глазки непрестанно бегали, словно искали в собеседнике изъяны. На бледном одутловатом лице читалось безразличие ко всему, кроме собственной персоны. Когда-то Ферстель был красивым, но со временем все лучшее в нем исчезло, открыв истинное лицо этого человека, одержимого жаждой богатства и власти.

– Расписать потолок – моя давняя мечта, – воскликнул он, внимательно выслушав Матиаса. – У меня есть набросок, который я сделал. Хотите взглянуть?

– Конечно.

– Сейчас я его принесу. Подождите.

Ферстель ушел. Оставшись один, Матиас, решил осмотреться. В прошлые свои визиты он не видел ничего, кроме горящих глаз Луизы. Дом господина Ферстеля был ему не интересен. Зато теперь, увидев вблизи это злобное существо, Матиас захотел узнать больше о привычках и пристрастиях Ферстеля. Он встал, прошелся по комнате, прикасаясь к каждому предмету, находящемуся в ней. Впитывал энергию, исходящую от них, анализировал. Мать научила его считывать информацию с предметов. Она говорила, что вещи рассказывают нам намного больше, чем люди, нужно просто научиться их слушать. Матиас научился. Он преуспел в этом мастерстве, но о своих способностях никому не говорил.

– Никому, никогда не раскрывай всего того, что ты знаешь, сынок, – наставляла его мать.

Он любил ее и беспрекословно следовал мудрым советам.

Матиас подошел к зеркалу, разделенному тонкой столешницей, на которой стояли два серебряных подсвечника в виде миниатюрных женских фигур с поднятыми вверх руками. Между ними лежал кружевной платочек Луизы.

Матиас спрятал его в нагрудный карман, подумав о том, что это – сброшенные одежды госпожи. Улыбнулся, добавил:

– Это продолжение темы пряжек и нижнего белья, – сел на диван.

– Извините, что заставил вас ждать, – проговорил Ферстель, появившийся минутой позже. – Мне пришлось потрудиться, чтобы найти свой шедевр. Вот, взгляните.

Матиас взял листок. Долго смотрел на него, думал о том, что у Ферстеля богатая фантазия, но рисовать на потолке подобную белиберду нет никакого смысла. Нужно было объяснить хозяину, что его шедевр никуда не годится, но сделать это надо тактично, чтобы не ущемить больное самолюбие этого самовлюбленного господина. Матиас не мог найти подходящих слов, поэтому молчал. Ферстель сам пришел ему на помощь.

– Этот набросок я сделал лет пятнадцать назад. Тогда он мне казался шедевром. Но теперь я вижу, что это вовсе не шедевр. Не шедевр, – забрал рисунок у Матиаса. – Времена меняются. Думаю, будет лучше, если вы сделаете свой эскиз и принесете его мне. Давайте обсудим финансовую сторону вопроса, – сел за стол. – Дела у нас идут не так хорошо, как пару лет назад, но кое-что у нас все же есть, поэтому мы можем сделать вам заказ. Сколько вы хотите за работу, господин Анджалеоне?

Матиас назвал сумму. Ферстель насупился, хотя знал, что такая работа стоит в три раза больше.

– Не могли бы вы сократить свои запросы? – спросил Ферстель.

Ему не хотелось платить художнику даже такую мизерную сумму. Он во всем старался найти выгоду. И сейчас надеялся, что, разжалобив гостя своими откровениями о трудном положении, сможет уменьшить затраты.

– Нет, господин Ферстель, – сказал Матиас, поднявшись. – Моя работа стоит в четыре раза больше той суммы, которую я вам назвал. И мне ее заплатит господин Терменсон. Простите, что отнял у вас столько времени.

– Сядьте, – сказал Ферстель дружелюбно.

Фамилия Терменсон сыграла свою роль. Два плантатора постоянно соперничали друг с другом, хоть и считались друзьями. Уступать пальму первенства соседу плантатору Ферстель не желал. Потолок распишут ему, а не Терменсону. Он улыбнулся.

– Вижу, господин художник, вы знаете цену своему труду.

– Знаю, господин Ферстель, – сказал Матиас с вызовом. Он разозлился на старого скрягу и чувствовал, что теряет самообладание. – Выслушав вас, я намеренно занизил сумму, которую хотел бы получить. Надеюсь, вы это поняли…