«Отлично, — ответила я. — Тебе просто говорить. Он не твой отец. И кто вообще просит тебя ехать? Я поеду, а не ты».

Терпеть этого не могу, следовало бы мне сказать. Мой отец. Даже если все, что я могу сделать, это подержать его за руку в последние годы его печальной жизни, я не упущу этой возможности.

Джон, у которого никогда не было отца, понятия не имеет…

Теперь, в отсутствие Чада, я вдруг поняла, что мне больше не требуется ничье разрешение, чтобы поехать куда вздумается. Вчера вечером я увидела в газете рекламу дешевых авиабилетов на рейсы в Сан-Антонио, Лас-Вегас, Сан-Франциско и подумала, почему бы не купить билет. Я могу взять и полететь. После восемнадцати лет, проведенных в постоянных хлопотах — приготовить обед и ужин, отвезти ребенка на футбол и привезти его обратно, — кто, кроме Джона, заметит, что я на пару дней отпустила студентов и исчезла? Почему бы не съездить в Сильвер-Спрингс? Не важно, нужна там моя помощь или нет… В любом случае что такого мы с Джоном делаем в выходные, что нельзя отменить?

Я хожу в спортзал. Он слоняется по холлу, или дремлет на диване, или стреляет из пистолета в мешок с песком на заднем дворе. Я оплачиваю счета, хожу в бакалейную лавку. В прошлое воскресенье мы взяли напрокат фильм о женщине, которая убила своих детей. Весь день я пыталась оправиться от ужаса и отчаяния, вызванных фильмом, от последствий пережитого кошмара. Весь день я чувствовала себя так, словно это я убила своих детей или, по крайней мере, знаю того, кто это сделал; мне казалось, будто на моих руках кровь… Та же печаль и то же чувство вины не покидали меня целый год после смерти Робби — с ними я просыпалась и засыпала. Очнувшись от сна, я открывала глаза, глядела в потолок и силилась вздохнуть, но мне мешал тяжелый ком, засевший под ложечкой. Это я убила своего брата, задушила его, впрыснула воздух ему в вену.

Кто только снимает подобные фильмы?

Итак, решено: завтра утром уезжаю в Сильвер-Спрингс. Переночую в отеле «Холидей Инн». Успею накормить папу обедом и подержать его за руку. Единственное, что я рискую здесь пропустить, это очередной действующий на нервы фильм, не считая тренировки в спортзале.

Сегодня никаких записок, но слухи (спасибо секретарше Бет) уже поползли, и все вокруг дразнят меня тайным воздыхателем. А вдруг, перешучиваются коллеги, им окажется библиотекарь мистер Коннери, тот, что всегда ходит в потешных маленьких шляпах? Или этот парень с безумной прической, который работает в кафе? Или новый охранник, похожий на звезду мужского стриптиза, — вечно небритый, зато со стальным прессом (о последнем мы можем только догадываться, так как никто не видел его без футболки).

— Наверное, кто-то просто пошутил, — мямлила я в ответ. — Или пожалел меня. Одинокую старую училку английского…

Тут подал голос Роберт Зет:

— Ну-ну, Шерри, не надо ложной скромности. Среди нас найдется немало мужчин, которые забросали бы тебя любовными записками, если бы верили, что таким путем чего-нибудь добьются.

(Значит, это не он, так ведь? Иначе не стал бы говорить вслух такие вещи при всех.)

— А что по этому поводу думает Джон? — спросила Бет.

И тут до меня дошло, что я еще ни словом не обмолвилась ему о последней записке.

— Смеется, — ответила я. — Джону история кажется забавной.

— Да-а, — протянул Роберт Зет, как мне показалось, с оттенком презрения в голосе. — Джон производит впечатление надежного парня.

Поездка в Сильвер-Спрингс вернула меня в суровые владения зимы. Все вокруг серое. Пасмурное низкое небо. Должно быть, в этом царстве промерзшей твердой земли и повсеместной зимней спячки даже ястребы голодают. На моих глазах два хищника одновременно с двух сторон ринулись вниз, пытаясь поймать какого-то зверька, мчавшегося по земле. Я вела машину слишком быстро, чтобы хорошенько рассмотреть, кто их жертва и чем кончится дело, но эта внезапная атака с разных концов дороги показалась мне тщательно отрепетированной — таким плавным и стремительным был полет, со свистом рассекающий воздух.

Я включила радио, но не нашла ни одной радиостанции, которая вызвала бы что-нибудь кроме раздражения. Всего несколько лет назад я наизусть знала названия всех групп, музыку которых крутили на станции, передающей рок. Знакомил меня с ними Чад, высказывая свое мнение — как правило, негативное. Он предпочитал поэтов-исполнителей типа Дилана, Нила Янга или Тома Пети, выражавших чаяния «простых людей». Но все же держал меня в курсе всех новинок.

Сегодня радио приводит меня в уныние. Агрессивный грохот или дерганая бессодержательная фигня, именуемая попсой. Как пожилая рафинированная интеллигентка, я ловила себя на том, что сижу и жалобно сетую, что это вообще никакая не музыка.

А ведь, кажется, всего год или два тому назад я — восемнадцатилетняя девчонка — стояла в первом ряду на концерте Тэда Ньюджента с бумажными тампонами в ушах. Пришлось прибегнуть к этому методу — группа начала выступление со звука самолета, садящегося на наши головы.

Но я заткнула уши не потому, что мне не нравилась музыка. Я просто выполнила данное маме обещание не портить слух, как это случилось с моим братом, который, по ее мнению, почти оглох на концерте группы «Ху».

Тэд был красавчик.

С длинными нечесаными непослушными волосами. В кожаных брюках и ремне с пряжкой в виде огромной серебряной звезды. С голым торсом, блестящим от пота, на вид — псих психом, мне он казался самим совершенством. И его музыка — серьезная, индустриальная, в стиле Среднего Запада. Брызги его слюны долетали до публики, и ее микроскопические прохладные частицы легонько оседали на моей груди. Мой парень в ужасе шарахнулся от меня, увидев, как я принялась втирать их в кожу всей ладонью, но в тот момент слюна Тэда Ньюджента на моей груди представлялась мне самым сексуальным и замечательным событием всей жизни.

Но теперь, судя по всему, нет ни одной радиостанции, которая транслировала бы музыку Тэда Ньюджента. Или Боба Сегера. Или группы «Ху».

Впрочем, даже если ее и передают по радио, она так изменилась, что я ее просто не узнаю.

Через некоторое время я выключила приемник и стала прислушиваться к гудению шин и завыванию ветра.

Этот свист, должно быть, напоминал мне звуки, которые, возможно, слышали мышь-полевка или воробей, улепетывающие от двух ястребов, одновременно атакующих с разных сторон.

Саммербрук, по обыкновению, встретил меня ударившим в нос духом кислой капусты и сосисок, к которому затем добавились запахи антисептических средств и антибактериального мыла. Когда я вошла в комнату, отец сидел на стуле и смотрел по телевизору гольф. Увидев меня, он принял застенчивый вид, точно ребенок, опасающийся наказания. На глаза навернулись слезы. Я едва смогла добраться до его стула — вокруг все расплывалось, словно в тумане.

Я поцеловала его в левую щеку и поняла, что он немного исхудал с тех пор, как я целовала его в последний раз.