— Я имею в виду, разве тебе сегодня не надо куда-нибудь идти?

Я ответила, что вообще-то не надо, что я взяла несколько дней отпуска, чтобы провести их с ним. Сью вела за меня уроки в классах. У меня отпуск. Так что никаких проблем.

— Как мило с твоей стороны, — ответил он. — Но, честно говоря, мам, я надеялся немного побыть в одиночестве. Ну, ты же знаешь, что такое жить в общежитии. Я прямо спал и видел, как весь дом будет в моем распоряжении, хоть на каникулы.

— Конечно, — сказала я. — Я понимаю. Мне и самой не повредит заглянуть на работу. Там всегда найдется, чем заняться.

Нет, конечно, мне не повредит. Я в состоянии понять. И все же я не могла удержаться от вопроса:

— Что ты будешь здесь делать один?

— Смотреть убогий телик, — ответил он, улыбаясь. — Играть в солитер.

Я приняла душ. Оделась. Села в машину. На самом деле я не испытывала никакого желания ехать на работу, но, очутившись за рулем, поняла, что больше мне деваться некуда.

— Что это ты явилась? — спросила Бет, когда я вошла. — Мы думали, ты сегодня дома.

Что промелькнуло на ее лице — удивление или досада?

В кабинете стояла тишина, как и всегда поздним утром. Почему же меня посетило странное чувство, что я здесь мешаю? Во мне родилось ощущение, будто я превратилась в привидение, некий дух, оставшийся здесь после того, как меня не стало, и вот он бродит вокруг, хотя все уже перестали обо мне скорбеть и приготовились жить дальше. Вот как здесь все выглядит, когда меня нет, подумала я.

Но я там присутствовала.

— Да надо кое-что разобрать, — сказала я.

— Но Сью уже пошла в твою группу.

— Я знаю, — ответила я. — Я не собираюсь проводить занятия.

— А… Понятно, — сказала Бет и отвернулась к компьютеру.

Прежде чем она передвинула стул, чтобы загородить от меня экран, я успела разглядеть на мониторе разложенные в ряд карты, по большей части тузы.

Я забрала из почтового ящика документы и письма и в кабинете распечатала конверт, лежавший сверху стопки:

«Шерри (Cherie[3])! Ты, должно быть, до сих пор гадаешь, что за несчастный олух так в тебя влюбился. Но если даже я скажу свое имя, какое это будет иметь значение? Единственное, что имеет для меня значение, это мои чувства к тебе, и, возможно, мне следовало бы держать их при себе, но мне почему-то необходимо, чтобы ты о них знала. Я осведомлен, что ты счастлива в браке, но мне нужно, чтобы ты стала моей».

Я так и не села на стул.

Я оперлась о стену.

«Мне нужно, чтобы ты стала моей».

Как объяснить, что в тот миг я почувствовала себя настолько переполненной… Чем? Страстью? Желанием? Благодарностью? Вожделением?

И как вообще я могла испытывать какие-либо чувства к человеку, которого не знала и не видела? Почему я (ни дать ни взять героиня мелодрамы, курам на смех!) прижимала эту записку (снова желтый листок, вырванный из блокнота, и послание, в этот раз написанное зеленой шариковой ручкой) к сердцу и вздыхала?

Я решила, что сохраню записку в тайне.

Я засунула листок обратно в университетский конверт и убрала его на самое дно ящика в столе.

Неужели это симптом приближающейся менопаузы? Эти ужасные приливы жара?

Я проснулась среди ночи вся в поту. Вероятно, меня разбудила белка, которая карабкалась по стене, но к тому моменту, когда я очнулась, я уже промокла насквозь — меня одновременно били озноб и жар, — так что пришлось встать с постели и сменить ночную рубашку. Я прошла в ванную мимо комнаты Чада. Он спал в своей детской кровати, в которой казался великаном, растянувшись поверх покрывала, одна рука свисает до пола, вторая закинута за голову. В ванной комнате я взглянула на себя в зеркальце домашней аптечки.

Как я могла так обманываться?

Еще вчера, обнаружив в почтовом ящике записку, я подошла к большому зеркалу в дамском туалете и решила, что выгляжу достаточно молодо, практически так же, как всегда. Такая женщина, как я, подумалось мне, вполне способна увлечь мужчину и обречь его на бессонные ночи, проведенные в мыслях о ней.

Но теперь, ночью, при ярком свете лампы, я получила ясное представление о своем истинном облике, о лице, что глядело на меня из аптечного зеркальца.

Немолодая (или старая?) женщина. Морщины и седина, несмотря на часы и деньги, всего две недели тому назад потраченные в салоне красоты, складки усталости, проступившие вокруг рта, словно лицо вдруг начало терять свежесть.

Я склонилась поближе к зеркалу, вопреки непреодолимому желанию поскорее от него отодвинуться. И подумала о матери, о последних днях ее жизни, о том, как она просила принести ей зеркало и губную помаду. Я послушно выполняла просьбу, а она смотрела на себя, возвращала и зеркало и помаду обратно, поворачивалась на бок и больше за весь день не произносила ни слова.

Сколько ей тогда было? Сорок девять?

В тот момент я, двадцатидвухлетняя, считала мать старой — конечно, не настолько старой, чтобы умереть, но все же достаточно старой.

Тогда я считала, что моя жизнь, полная возможностей, вся впереди.

И когда у меня обнаружат рак груди, даже если мне будет всего сорок девять, я успею к этому подготовиться.

Теперь, глядя на себя в зеркало, в его чистую блестящую поверхность, я видела ее гроб. Белый гроб. И вспоминала о том, как тетя Мэрилин рыдала и расставляла вокруг гроба цветы — белые бутоны, окруженные пестрым кольцом.

В центре всей этой белизны лежала мама в сером платье и кошмарном парике — до ужаса нелепая, как будто попавшая сюда случайно. Как жертва убийцы, послушно поднявшая вверх руки, но несмотря на это безжалостно застреленная.

Это случилось весной.

Сидя вместе с отцом на заднем сиденье похоронного лимузина, перевозившего гроб из церкви на кладбище, я увидела на тротуаре женщину в коротких шортах и обтягивающей майке, гуляющую с собакой.

Собачка была маленькой и черной, а ноги женщины в солнечных лучах светились теплым блеском.

Сейчас, разглядывая себя в аптечном зеркальце, я вдруг вспомнила эту женщину с собакой, на мгновение привлекшую мое внимание. Вроде бы все это происходило совсем недавно, но даже эта полузабытая сексуальная женщина с маленькой черной собачкой, думала я, должно быть, успела изрядно постареть.

Сейчас ей, наверное, уже за шестьдесят.

Может, она уже умерла.

Жарким весенним днем она мимолетным видением промелькнула в окне похоронного лимузина, запечатлевшись в памяти незнакомки, а в следующее мгновение ее красота исчезла навечно.

А я?..