Он повернулся ко мне боком, на его лицо падает тень от потолочной лампы. Женщина отбивается свернутым журналом – это бесполезно и даже комично. Другой рукой она обнимает мужчину, который, кажется, ранен. Рычащий человек покачивается в такт вибрации поезда.

– Эй! – говорю я и поднимаюсь.

Человек в костюме оборачивается ко мне. Голова у него ненормально вытянутая, одного глаза нет, и пустая глазница зияет, точно второй беззубый рот. Кроме того, голова сплюснута, будто в компенсацию за удлинение, и выглядит так, словно ее не до конца раздавили. Нос искривлен, как будто нижняя часть лица хочет двинуться в одном направлении, а верхняя выбирает другое. Левое ухо болтается на тонком волокне человеческой ткани. Но, несмотря на все это, крови нет, и непохоже, чтобы ему было больно.

До него около метра, и он бросается ко мне. Кроме серого костюма на нем белые перчатки, искусственная гвоздика в петлице, белая рубашка, синий галстук. Я выжидаю, выдыхаю и бью его ногой в середину груди, целясь в синюю полосу. Хороший удар. Чувствую зловонный выдох, сорвавшийся с его губ. Он еще стоит, и я бью его второй ногой. Он отшатывается и ударяется спиной о центральный поручень, который глухо звякает. Краем глаза замечаю, что парочка удирает из вагона. Я их не виню.

Реанимат снова кидается ко мне. Мне нечем его убить. Я не люблю драться. Я вообще-то трус. Когда я воровал, чтобы выжить, то работал по квартирам, непосредственно людей не грабил, избегал любого прямого контакта, пока меня не завербовал О45. Базовая подготовка по рукопашному бою, основанная на карате и крав-мага, почти не изменила моего отношения к насилию. Я в этом не силен, но кое-что умею. Со множеством противников, как в кино про кунг-фу, не справлюсь, но одного реанимата одолею. Наверное.

Потолочные огни мигают. Я хватаюсь руками за ремешки на поручнях, подтягиваюсь и пинаю его в голову. Он падает, но снова поднимается. Надеюсь, парочка подняла тревогу, хотя я не верю в это. Мы бы тогда затормозили, хотя машинист мог просто покинуть кабину и бросить поезд.

Реанимат замахивается. Я поднимаю руки, как меня учили, и блокирую его неуклюжие удары. Из разбитого мной лица течет кровь, и какая-то розовая жидкость сочится из его левого уха. Я бью его по лицу и по животу, пытаясь выиграть время и справиться со своим дыханием и страхом. Здесь, в этом вагоне, нет ничего, что можно использовать как оружие, даже нелетальное. Окна – из двойного пуленепробиваемого стекла. Мелькает мысль, не стоит ли просто сбежать, а потом дождаться, когда власти разберутся с ним на следующей станции, но мы в последнем вагоне, и реанимат загораживает выход.

Поезд делает поворот, и нас швыряет вправо. Я хватаюсь за сиденье, меня заносит в сторону, а реанимат врезается в окно. Оно не разбивается, но на месте удара остается кровавое пятно. Пятисантиметровая квадратная наклейка спрашивает: «Готов ли ТЫ встретить ИИСУСА?»

Реанимат падает поперек двух сидений. Подлокотник, должно быть, врезается ему в живот, пока он дергается, пытаясь перевернуться. Голова его висит на той высоте, где люди вытягивают ноги. Это прекрасная возможность смотаться.

Его рука неловко висит над соседним сиденьем. Я ударяю ногой в плечевой сустав, соединяющий руку с торсом. Чувствую, как он поддается. Реанимат падает ниже, конечность бесполезно болтается. Он не кричит.

Реанимат поднимается, опираясь на одну руку. Он все еще пытается достать меня рабочей рукой, но выглядит это жалко и, наверное, смешно. Я больше его не боюсь. Бью снова – прямой удар правой, от бедра, всем весом. Его голова дергается, я чувствую в кулаке отдачу, но он все еще стоит. Почему я не могу вырубить этого безмозглого ублюдка?

Я продолжаю пинать и бить, пока его лицо не становится красно-коричневым месивом. Я все еще бью его, когда человек с тремя полосками на зеленой армейской рубашке заходит в вагон и всаживает пулю в череп реанимата.

– Здесь сказано, что у вас есть лицензия на скрытое ношение оружия, – говорит парень из спецподразделения.

– Да, – говорю я.

Он выжидающе молчит.

– Я могу носить пушку. Но не ношу. Это мое решение.

Мы в офисе начальника станции Атево. Это короткий допрос.

Комендантский час еще не наступил, однако отряды СП уже собираются. Этот сержант был в поезде и увидел атакованную парочку. Машинист слегка раздражен тем, что мы забрызгали кровищей его поезд.

Передо мной стакан чего-то шипучего и оранжевого. У сержанта дома больная мать и старший брат-инвалид. Он пошел в армию, чтобы обеспечить их, чтобы помочь. Я получаю эту информацию быстро, за секунды. Драка, напряжение – из-за них я вспотел и противогрибковая мазь сошла. Я открыт для мира. Или открыт для мирового разума. Я просто хочу домой. Солдатик думает, что помогает, но это не так.

– Я должен составить рапорт, и он отправится вашему начальству, – говорит он. И наклоняет голову, словно извиняется, словно ему стыдно за это.

Я пожимаю плечами.

– Я могу идти?

– Я загрузил пропуск на ваш имплантат, просто чтобы вы добрались домой вовремя, без стычек с другими отрядами СП.

– Спасибо.

Esprit de corps.[8]

Я иду домой, а там, у меня на пороге, стоит еще один реанимат. Женщина.

Я не в настроении снова драться. Перебираю другие варианты. Я мог бы подождать, но не хочу торчать на улице. Есть парочка друзей, но не настолько близких, чтобы звонить им в таких случаях. Реаниматка бьется головой в дверь. Она похожа на школьную директрису, одета в юбку, блузку и удобные туфли. Пачкает отделку кровью. Думаю, другие жильцы слышат стук, но игнорируют его. Я подхожу к ней сзади, и она меня пока не заметила.

Поддавшись импульсу, я звоню Аминат.

Один гудок, потом громкое шипение, и я отодвигаю телефон от уха. Шипение прекращается, и я слышу ее голос.

– Алло? – говорит она.

– Это что такое было? – спрашиваю я.

– Кааро! Не обращай внимания. Я готовлю. Как дела?

Реаниматка слышит наш разговор и оборачивается.

– Это прозвучит странно и нахально с моей стороны, так что я заранее извиняюсь…

– Да.

– Я не сказал, что мне нужно…

– Ты можешь прийти.

– Как ты…

– Поспеши. Уже комендантский час. – Она дает мне адрес.

Я ухожу в тот момент, когда реаниматка решает подойти ко мне поближе.

Аминат включает «Top Rankin’» [9] и тихо подпевает, ставя мой стакан на столик для закусок. Она ходит босиком, в закатанных джинсах и блузке без украшений – аккуратный повседневный наряд.