– Чей это ребенок? – спрашивает она обвиняющим тоном.

– Это моя сестра, – отвечаю я. И в этот момент малышка начинает всхлипывать.

– Вот это твоя сестра?

Девочка абсолютно на меня не похожа, да еще и грязная, так что подозрения женщины понятны, но только не мне, восьмилетнему.

– Да. Я несу ее домой.

– Как ее зовут?

– Ее… зовут… это самое…

– Это твоя сестра, а ты не помнишь ее имени?

– Я…

– Отдай мне ребенка.

Девочка начинает плакать, собирая небольшую толпу. Женщина отбирает ее у меня и начинает баюкать. Вскоре прибывает полиция. Когда я возмущаюсь, они отвешивают мне подзатыльник.

Я кричу: «Это моя сестра! Она моя, она моя!», пока мама не приходит забрать меня. Она думает, что я услышал детский плач. И она не злится на меня. Когда она говорит мне принять ванну, глаза у нее мягкие и влажные. Позже я узнаю, что служанка в одном из домов через несколько улиц от нас забеременела, прятала фигуру, родила и выбросила ребенка вместе с последом в мусорный бак. Слово «послед» я слышу впервые, и значение его узнаю с омерзением.

Время идет. Я расту.

В школе событий мало. Я не ненавижу ее и не люблю, ничем не выделяюсь среди других. Я не спортсмен, не умник и не крутой. Стараюсь не попадать в переделки. Почти не вижу дома отца, который все время на работе. Со временем эмоционально отдаляюсь от матери – мы не то что ненавидим друг друга, просто отрабатываем сыновне-родительские отношения. Со временем воспоминания всегда искажаются, но мне кажется, что отдаление начинается с малышки, которую я нахожу, но не могу оставить себе.

Мне семнадцать. В каникулы я подрабатываю на бумажной фабрике и думаю об университете. Работа офисная и скучная. Я моложе всех в этой конторе, и мое присутствие озадачивает остальных. Зарплаты хватает только на проезд и еду. Меня окружают старые, неинтересные люди. В моем офисе есть мужик, которому сорок лет!

Однажды я ловлю такси в Лагосе, на автобусной остановке на Икороду-роуд, я опаздываю на работу и собираюсь потратить деньги, которых у меня нет, как вдруг у меня появляется это чувство. Это словно дежавю, воспоминание о том времени, когда мне было восемь, но не совсем. Это словно знать, что два плюс два равняется четырем, хотя никто тебя этому не учил. Это уверенность, а не убеждение, так же как вера в бога – это убеждение, а вера в гравитацию – уверенность.

Мое тело, кажется, узнает об этом быстрее разума, потому что я ухожу с остановки. Семь минут иду вдоль Икороду-роуд. Останавливаюсь и жду семьдесят секунд, пока из такси выпархивает стайка студентов. Я забираюсь внутрь и называю водителю адрес, который никогда не слышал и куда ехать не собираюсь. Все это я проделываю спокойно.

Спустя пятнадцать минут и восемь секунд поездки я говорю водителю остановиться. Плачу ему и выхожу из машины. Останавливаюсь и осматриваюсь. Вижу уличных торговцев и бунгало типа «лицом-к-лицу». Дорога не асфальтирована, но, что странно, ям на ней нет. Каждая машина, проезжая, поднимает клубы пыли. Витрин и уличных фонарей нет.

Я остановился посреди улицы и направляюсь на север. Прибываю на перекресток в виде буквы «т». Улица Кехинде, а перпендикулярно ей – улица Аго. Я жду. Никто не пялится на меня и не интересуется, почему я стою столбом, а я не чувствую себя неловко.

Когда о таких вещах пишут или снимают кино, то всегда показывают это так, словно ясновидящий слышит голоса или его посещают видения, но теперь я знаю, что это неправда. Нет голосов, нет видений. Есть только знание.

Потом начинают подтягиваться люди и встают рядом со мной, странные, выбивающиеся из толпы личности – я с такими почти не общаюсь. Я в деловой одежде – черные брюки, белая рубашка с галстуком, две ручки в кармане, синяя и красная. Первым появляется старик в очках, полностью лысый, ростом на вид метр двадцать, с изборожденным морщинами лицом. Он встает справа от меня, опираясь на трость. Я знаю, что его зовут Кореде, хотя никогда не встречал его. Следом за ним приходит худая девушка, лет, может, на четыре-пять старше меня, в пропотевшей хлопковой блузке, она задыхается, но не от усталости, а из-за болезни, возможно, из-за серповидноклеточной анемии. У нее вытянутое лицо, белки глаз выцветшие, с желтоватым оттенком. Она пахнет табаком и ананасами. Девушка встает передо мной, загораживая вид на дорогу, но я не сержусь. Ее зовут Селина.

Приходит еще человек, и еще, и еще. Хоть я никогда их и не встречал, у меня ощущение, что мы знакомы. Иногда это называют «жаме вю» [11]. Я знаю, что эти люди тоже знают меня. Мне интересно, чего мы все ждем.

– Грузовик, – отвечает Кореде, хотя не говорит вслух. – Или автобус.

– Фургон, – говорит Селина.

Я знаю, что она права, но и Кореде тоже, хотя он и ошибается. Фургон подъезжает, подняв гигантское облако пыли. Мы все заходим внутрь, но он не трогается.

– Еще один, – говорит водитель, и это верно, думаю я. Селина озадаченно смотрит на меня.

– У него это в первый раз, – говорит Кореде. – Он не знает.

– Он самый молодой, – говорит Селина.

– Omo t’oba m’owo we, a b’agba jeun, – отвечает Кореде. «Ребенок, который умеет мыть руки, будет есть со взрослыми».

А что хорошего в том, чтобы есть со взрослыми? Они говорят о вещях, которых я не понимаю, и от некоторых из них пахнет. Я думаю это про себя, но Кореде улавливает мысль и чуть нахмуривается. Его рука стискивает трость.

Никто ничего не говорит, и я готов уже задать вопрос, когда дверь фургона открывается и входит полный мужчина. Его зовут Ийанда. Фургон трогается, и я не могу уследить за извилистым путем, которым он едет. Рука никогда не заблудится по дороге ко рту, говорит кто-то. А может, думает, я не знаю, но это должно меня подбодрить.

Спустя примерно сорок минут грузовик выезжает на кольцевой перекресток в городе под названием Эшо, незнакомом мне. Мы останавливаемся у самого заметного здания, часовой башни без часов. Циферблат на ней нарисован.

– Тут странно, – говорит Кореде. – Каждый час кто-нибудь взбирается на колокольню и рисует точное время. Колокола наверху нет, но есть балка с чугунным хомутом в том месте, где он мог висеть. Существует строгое расписание, и горожане его четко придерживаются.

Старики знают кучу фигни и обожают делиться. Я просто не люблю слушать.

Фургон паркуется точно под нарисованными часами, на земле, забрызганной старой и свежей краской. Для меня это интереснее самих часов. Словно арт-инсталляция, живой взрыв множества цветов, буйствующих под раннеполуденным солнцем. Мы все выбираемся и осматриваемся.

Жители Эшо нас в основном игнорируют. Следы ведут как к луже краски, так и от нее. Сотни, может быть, тысячи отпечатков ботинок, одни недавние, другие выцветшие, третьи – лишь призраки следов живых и умерших людей. Я знаю, что Ийанда подумывает купить городу новое здание администрации и работающие часы, но еще я знаю, что город не беден. Я вижу машины, и среди них немалое количество «Мерседесов», вижу, что на главной площади нет попрошаек. Люди хорошо одеты, и это знак достатка. Нет, они перекрашивают часы сознательно. Это традиция.