сильная, крепко сжимала мою, и это дарило мне надежду на то, что моё присутствие успокаивает его, может быть, так же сильно, как и злит. Но сейчас Реми совсем не злился. Он толкнул двойные деревянные двери, и я почувствовала где-то на интуитивном уровне, как он взволнован.

Яркий дневной свет ударил нам в глаза, когда мы вошли в просторную комнату — гостиную. Небольшой диван стоял рядом с правой стеной, возле него — башенка из коробок с подписями. У огромных окон без штор разместился круглый деревянный стол, а у противоположной стены я увидела пустой шкаф для книг. Блёклые жёлто-оранжевые обои дарили обманчивое впечатление проникающего сюда солнечного света, стёкла запылились, а краска на полах потрескалась. Это место казалось застывшим во времени, безжизненным, и будто вечно чего-то ждущим. Или кого-то? Реми прикрыл глаза, рвано вздохнул и, отпустив мою руку, направился к окну. Он положил на стол наш пирог и сцепил руки за головой. Его напряжённая фигура застыла напротив решётчатого окна, но, как оказалось, ненадолго — Реми выдохнул и направился к проходу, который соединял гостиную с другой комнатой. Кухня, спальня его родителей, их с сестрой комната — я молчаливой тенью шла за ним, видя лишь его спину, боясь каждого его вздоха. Дольше всего он задержался в своей комнате — она оказалась совершенно пуста. Никакой мебели, только голые стены и маленькое окно, выходящее на окна соседнего дома. Как они с сестрой уживались в таком крохотном пространстве? Невольно я вспомнила свою спальню в Роузфилде. И спальню Шарлотт. Наши комнаты находились на разных этажах, а спальня родителей и вовсе в противоположном крыле поместья. Как же люди живут так непосредственно близко друг к другу? А личное пространство? Свой маленький уголок, где можно побыть наедине с собой? Пока я размышляла об этом, Реми уже вышел из комнаты. Я последовала за ним и остановилась, увидев его посреди пустой гостиной. Его глаза блестели, плечи были опущены, но — так странно — почему-то он улыбался.

— Здесь всё совсем по-другому, — Реми вздохнул, глядя мне в глаза. — В то же время я чувствую себя так, словно ничего не изменилось.

— Это твой дом, — тихо отозвалась я, подходя к нему ближе. — Что бы ни произошло, ты всегда будешь чувствовать себя так.

Между нами оставалось всего несколько дюймов. Тишина окутала нас, и я слышала его сбивчивое дыхание, слышала грохот своего сердца, чувствовала странное волнение, щекочущее ребра. Мы смотрели друг на друга, даже не осознавая, насколько глубоко увязли в капкане наших взглядов. Но я не могла повторить свою ошибку. Не могла позволить себе взглянуть на его губы, снова вспомнить их вкус, их пламенную страсть и одурманивающую нежность. Это было бы… неправильно.

— Эйла, — голос Реми продолжал отзываться шёпотом. Он шагнул ещё ближе, сокращая между нами последние крохи дистанции, и осторожно взял меня за подбородок. Моё сердце затрепетало в груди, мурашки атаковали всё тело. — Я не могу описать все, что чувствую сейчас. Мне тяжело находиться здесь, я всюду вижу силуэты матери и сестры…

Я опустила взгляд, ужаленная чувством вины.

— Прости меня, — прохрипела я, — я думала, так будет…

— Знаешь, когда я вернулся сюда после войны, у меня было множество возможностей пробраться квартиру, но я не делал этого, потому что боялся. Я боялся снова почувствовать то, что чувствовал в свой последний день здесь. Боялся снова пережить всё заново. Утонуть, захлебнуться в чувстве вины. Будто… будто посмотреть со стороны на себя тринадцатилетнего и понять, что я ничего не могу изменить. Я каждый день прокручивал это в голове. Каждый день это висело камнем на моей шее. Я считал себя трусом, но не мог вернуться сюда и всё это пережить. А теперь… я здесь. И, знаешь, кажется, всё не так плохо.

— У тебя нет ощущения, словно ты вернулся в тот день?

— Нет, — он улыбнулся.

Я задержала дыхание. Голос мой дрожал:

— Тогда что ты чувствуешь, находясь здесь?

Реми ответил немедленно:

— Благодарность. Волнение. Грусть… не знаю. Большая часть чувств не имеет ничего общего с этим местом.

Сглотнув, я изо всех сил старалась не уронить взгляд на его губы.

— Тогда… с чем имеет?

— С тобой, — выдохнул он и вдруг наклонился ко мне, обрушив свои губы на мои в настойчивом и нежном поцелуе.

Ноги мои подкосились, но Реми успел подхватить меня за талию и прижать к себе. Я обмякла в его руках, изумленная таким порывом, но отвечающая на поцелуй, захватывающая его губы с той же страстью, что и он. Я ужасно боялась признаться себе, ему, нам обоим в том, что так сильно ждала этого, почти грезила, но держала себя в руках, а теперь не намерена отступать. Он больше не посмеет меня оттолкнуть, а я отныне не согласна на меньшее. Только наша всепоглощающая страсть, только его обжигающие губы, только мои руки на его шее.

Мы оба понимали — поцелуй давно перешёл границы дозволенного. Его руки стиснули мою талию, а я в ответ всем телом прижалась к нему, чувствуя, как горячая истома разливается внизу живота. Я не могла представить, что в любую секунду это может закончиться, но целовала его, как в последний раз — глубоко, влажно, переплетая свой язык с его в этом чувственном и жарком танце. Это был истинный фейерверк всех самых противоречивых чувств, нет, извержение вулкана, когда обжигающая лава разливается внутри, посылая по всему твоему телу туманное марево, делая тебя почти бескостной, заставляя слиться с ним воедино.

Слиться с ним воедино…

— Эйла, я прошу тебя, останови меня… иначе… — сквозь поцелуй прошептал Реми, опуская свои ладони на мои бедра.

— Не смей.

Я прикусила его нижнюю губу и слегка толкнула крепкую грудь, заставляя Реми отступиться и шагнуть к дивану. Снова толчок — ещё один шаг в сторону дивана. И снова. Его голубые глаза пылали удивлением, восхищением, желанием, пока я так бессовестно на него наступала. Последний толчок ладонями в грудь, и он приземлился на диван, усмехаясь и откидываясь на спинку, позволяя мне усесться на его колени. Реми притянул меня ближе к себе за бёдра и вновь напал на мои губы — в этот раз танец вёл он. Так странно… мне почему-то безумно хотелось смеяться! Я улыбалась ему в губы, едва сдерживая рвущийся наружу хохот, но он, поглощенный страстью, этого не заметил. Наверное, думала я, отвечая на поцелуй, всё это из-за колокольчиков. Треклятых колокольчиков, звенящих в моей душе. Почему я чувствовала себя так? И почему