– Ну да, – угрюмо согласился Яша, делая еще глоток, – эх. Я б сам не прочь, да староват.

При ближайшем рассмотрении можно было утверждать вполне уверенно, что лет Яше не более сорока, но Лев Иванович решил не перечить. Это не принципиальный момент.

– А ты-то кем трудишься?

Гуровский собеседник снова влез за прилавок буфета, что-то разыскивая, пробормотал:

– Мля, сигарет нет…

Лев Иванович извлек дежурную пачку.

– О! – обрадовался тот. – Спасибо, а то все вышли.

Закурив, поведал:

– Я-то? Да гитарист.

– Это в смысле музыкант, – простецки уточнил «телохранитель», – то-то я смотрю – лицо знакомое.

– Да, – зло пробормотал собеседник, – щаз так. Ты-то, ясное дело, помимо «Батяни-комбата», сроду ничего не слушал. А еще годок – и вообще никто не вспомнит, даже те, кто все эти годы заслушивался.

Уже не смущаясь, он извлек плоскую флягу, скрутил крышку, сделал несколько внушительных глотков. Крякнул, глубоко вздохнул и покаялся, протягивая посуду:

– Прости. Будешь?

– Не, моя не переносит, – почти не соврал Гуров.

– Да, сейчас это модно. Вон, и жирдяй этот… иди-ка, Яша, проспись! Или накати, отпустит. Был бы Мишка, и пасти бы не смел открыть… да чего там.

Стрельнул вторую сигарету, первую выкурив чуть не в три тяги. Вот и следующий претендент на то, чтобы сыграть в ящик.

– Ты небось и не знаешь, кто я таков?

– Да откуда ж мне, – добродушно признал Гуров и тотчас пожалел. Бедняга совсем сник.

– Да-а-а… мы, друг дорогой, двадцать пять лет стадионы собирали, самая гастролирующая группа, и все такое. Эх, если бы не Мишкино это вот, – он снова дернул из фляжки, – «Мужики, яйцы уже седые, а мы все дурью маемся! Люди повзрослели, и нам пора!» Вот и довзрослелся. Не туда полез. Работали бы спокойно, как все, по дэка и клубешникам, а теперь-то как быть? Бумажки-то подписать нетрудно, только все равно не тянем мы с Упырем, а Леха-бездарь вообразил себя Мишкиной реинкарнацией, того и гляди разгонит – и что ж, только в метро играть… Я, дурак, «мерина» себе завел, дочке хату в Москве, в ипотеку, Дениска – тот вообще женился на соплюхе, после ЭКО тройня будет…

Он крякнул, махнул рукой, снова нырнул, как тюлень за рыбой, за прилавок и вынырнул с добычей.

– Да, – протянул Яша, вскрывая еще одну банку пива и выхлебывая ее в три глотка, – правильно говорят, братка: ссоримся со старыми друзьями по пустякам – тут бац, и прощения уже попросить не у кого.

– А что случилось-то?

Яша, хлебнув еще, поплыл окончательно, продолжал горькое свое повествование. Не нужны ему были подбадривающие реплики и повод не требовался. И собеседник. Было бы зеркало, говорил бы с ним, жаловался бы ему.

– Спать не могу спокойно. Подрались ведь. Не хотел ведь он, это я ему по сопатке заехал, Дениска не успел перехватить. Ну и он вспылил, да так, что… ох. Зуб сломал, черт здоровый.

Яша, собрав лицо в кулачок, потер щеку.

– Переругались, как бабы, до соплей кровавых, до мордобоя… а щаз бы в ножки ему поклонился, веришь?

Гуров кивнул. Яша сглотнул, запрокинул голову и уж заодно залил в глотку остатки пива. В это время у него зазвенел телефон, и он, не с первого раза попав, запустил руку в карман. Достав, буркнул:

– Чего еще?

Выслушав ответ, прорычал что-то невнятное и дал отбой. С пьяной тщательностью вздернул руку, глянул на запястье. Лев Иванович чуть не поперхнулся остывшим кофе: часы у того были умные, с прослушкой.

«Вот так так, мужичок-то на дистанционном управлении. Интересно, кто его так контролирует – жена или…»

Ответ пришел сам собой, и был это Денис Андреевич, он же ударник Упырь, легко взбегающий по лестнице на второй этаж. Вживую он выглядел еще более прилично, чем на видео и даже на старом плакате. Подтянутый, сухой, с великолепными плечами и без тени брюха, внешне он ничем, кроме бороды и лысины, от обычного человека не отличался. Более того, было видно, что как раз этот – за ЗОЖ обеими руками. Одет чисто, на шее – полотенчик.

«Ну да, жена-молодуха и тройня на подходе, поневоле войдешь в тонус», – подумал Лев Иванович и равнодушно-нейтрально поинтересовался:

– Закончили уже?

– Да, на сегодня все, – вежливо ответил Упырь, – освободились. Яша, ну сколько можно. Пошли уже, вставай.

Он привычно и без особых церемоний потащил приятеля на выход, а тот, то и дело повисая на нем, все пытался то ли оправдаться, то ли объясниться, и по небритым рыжим щекам уже пробирались чистые пьяные слезы.

«Сама разгадка пришла разбитой Сидовой скулы и Яшиного сломанного зуба. Всего одного – что ж, неплохо, – Гуров припомнил габариты покойника, – Сида можно было бы против сотни таких гитаристов выставлять. Нет, сыщик, этих двоих либо признать мастерами маскировки и коварства – или же исключить из перечня потенциальных душегубов. Да и к тому же я сам видел, что они уехали, оставив хозяина трезвым и весьма деятельным. Нет, это все несерьезно».

Он проглотил остатки кофе и поспешил вниз.

Супруга уже вышла из зала, продолжая активный диалог с той самой дамочкой, обозвавшей ее Машелью. В самом деле, плюгавенькая, тщедушная, очень светлая, даже бесцветная блондинка, спирохета бледная – ни бровей, ни ресниц, чуть вздернутый носик. Глаза, кажется, как у статуи – прозрачные, как лед, приподнятые к вискам. Преснятинка из кордебалета, хотя все-таки бесовщинка эдакая в ней присутствовала. Вот они с Марией что-то обсуждают, по-свойски, даже с наслаждением, понимая друг друга, а то и просто заливаясь смехом и маша друг на друга маникюром. И вдруг в этом бесцветном лице, как в зеркале, вспыхивает Мариино отражение. Поворачивается к кому-то из актеров, бросает небрежно некое замечание, и вот уже актеров этих – два.

Лев Иванович сморгнул, отгоняя наваждение, и чуткая супруга, уловив импульс его