приготовить одиннадцать бригад для выступлений в ныне еще занятых Петергофе, Кингисеппе, Нарве и других городах. Я договорился с Пергаментом, что, вернувшись в Таллин, устроим большой митинг. Вспомним точно все, что мы там говорили в августе 1941 года, уходя и обещая вернуться.

В 9. 30 утра поехал на черновой просмотр спектакля «У стен Ленинграда» в Выборгский дом культуры… Спектакль вызревает — нужно еще три-четыре дня. Первые посторонние зрители дают хорошие отзывы. Были товарищи из Пубалта, Е. Добин и др.

Порой на репетициях я воспринимал спектакль острее. Старая моя мечта: спектакль высшей патетики и трагедийности. В «Оптимистической трагедии» был этот принцип. Он во мне. Я его не потеряю. Я буду искать высокой театральности, но работы 1942–1943 годов были мне очень полезны…

22 ноября 1943 года.

Весь день писал по просьбе ТАСС статью для газет Союза — «Беспримерный подвиг народа» (о военной промышленности, стройках и т. д.)…

Днем снова отправил рукопись «Крепость Кронштадт» в Лен-гослитиздат, откуда ее пошлют на отзыв в Ленистпарт…

Вечером, по радио. Статья члена Военного совета Ленинградского фронта генерал-лейтенанта А. А. Кузнецова о задачах Ленфронта:

«…Враг будет цепляться за каждый метр, ибо он боится расплаты. Наша задача: всемерно подготовиться к боям; усилить штабную и партийно-политическую работу».

Ленфронт усиленно готовится. (Погода все же задерживает, так как войска Волховского фронта по болотам идти не могут. Но синоптики предсказывают устойчивые морозы на вторую половину декабря.)

23 ноября 1943 года.

Снег… С утра слышна артиллерийская канонада — идут местные операции.

Днем был в Военном совете, беседовал с адмиралом Трибуцем и контр-адмиралом Смирновым. Спрашивали о моих дальнейших литературных планах.

Говорили об обстановке. Операции идут на разных направлениях: бои у Гомеля и Речицы. По-видимому, части 1-го Украинского и Белорусского фронтов соединились. Серьезна немецкая операция — контрудар на киевском направлении. Немцы сообщают, что Житомир — «это только начало». Наши активные операции — у Кременчуга, Черкасс и в излучине Днепра. С косы против Очакова немцы нас несколько потеснили, — им нужен проход к Николаеву. У. Керчи затихло, но у крымских берегов топим немецкие корабли — лихо!..

— Как союзники?

— А ну их! Немцы тянут резервы из Норвегии, Финляндии, Франции, а союзники Лерое[147] отдают. Силы у них, видите ли, там недостаточные.

— Что на Ленинградском фронте?

— Противник упорствует, но на всякий случай подчищает тылы, строит оборонительные рубежи — лужский и др.

— Как у нас, на Балтийском флоте?

— На «товсь»! Ждем приказа.

К 6 часам — в Выборгский дом культуры. Беседую с актерами. Пергамент вручил мне теплое письмо и небольшой подарок от труппы: чернильницу, пепельницу и два подсвечника — из патронов. Трогательно!

В зале — Военный совет, товарищи из горкома и несколько сот зрителей: девушки МПВО, моряки и пр.

В 7.05 начался спектакль (генеральная репетиция). Играли несколько связанно. Волновались. Реакции в зрительном зале — непрерывные, особенно в третьем акте. В конце, на аплодисменты, давали одиннадцать раз занавес. Я пробовал (во время спектакля) объективно понять и оценить работу свою и театра… Подходили, жали руку. Председатель Ленинградского управления Комитета по делам искусств товарищ Загурский поздравил и пригласил к себе на обсуждение спектакля 24 ноября в 5 часов дня.

Все разошлись…

Совершенно неожиданно подбегает бледный Пергамент:

— Член Военного совета считает, что спектакль не вышел. И, как он сказал, «крепко не вышел»…

Едем домой с неприятным чувством удивления… Столько вложено сил!

Поздно вечером звонок — контр-адмирал Смирнов: «Жду вас завтра для беседы…»

24 ноября 1943 года.

Продумываю спектакль. Некоторые актеры «не вытянули». Но в целом спектакль масштабный, острый, и никто в противном меня не убедит.

В 2 часа дня — беседа с начальником Пубалта. В 3. 30 совещание в Военном совете.

Основные замечания: явный перевес отрицательных персонажей, образ комиссара скатился к шаржу, чрезмерна и вообще сомнительна роль князя Белогорского, офицерам не хватает кадрового вида, массовкам — четкости. Словом, замечания — «служебно-строевые». По их мнению, трагические дни сентября 1941 года должны выглядеть на сцене обычно, «чисто»… Откровенный показ тягот, травм, трудностей и их преодоление режет глаз и ухо. Может быть, это с точки зрения 1943 года и понятно… Может быть, вполне понятно (?). Я молча все выслушал, записал…

В 5 часов — на третью беседу — в Ленинградское управление Комитета по делам искусств. Интересный и содержательный анализ пьесы и спектакля: об остроте и силе пьесы, образов; о смелых решениях режиссера и художника; о находках и т. д. Несколько критических замечаний: опять об отрицательных фигурах, о комиссаре, о Белогорском — бывшем белом офицере и т. д. Взял слово товарищ Загурский:

— Спектакль большого масштаба, общественного пафоса, романтической краски, выдумки, культуры. Волнует, испытываешь большое уважение к коллективу, создавшему этот спектакль…

Его прерывает телефонный звонок… Несколько удивленных реплик. Пауза… И Загурский смущенно говорит:

— Товарищ Вишневский, видимо, спектакль придется отложить, нужны значительные доработки…

Я не привожу всех подробностей. Точная запись этого дня и трех обсуждений останется в папке «О пьесе «У стен Ленинграда»[148].

Наплывают воспоминания прошлых премьер 1930–1933 годов: трудности, муки, бои, дискуссии. Сейчас я воспринимаю все это спокойнее, привычнее. Но больно, очень больно…

Усталость…

В Пубалте, на партсобрании. Некоторые, развивая темы задач дня, уже прорабатывают наш спектакль: «Пьесу не нужно было ставить…» и т. п. Выслуживающиеся крикуны! Им дал отпор начальник Пубалта:

— А где вы были до этого? Пьеса три-четыре месяца лежала у нас. В ней было, есть и останется много хорошего. (Молчат… Людская мелочь!)

Вечером у С. К. Сидим усталые, разбираемся в потоке отзывов, замечаний, пожеланий, требований и т. д…

Напряженно думаю об общих задачах литературы, о трудностях работы писателя и о том, как практически решить мне судьбу данного спектакля. Его во что бы то ни стало надо довести до