Аденауэр вновь и вновь анализировал итоги недавней встречи Кеннеди с Хрущевым. Германские дела стали одной из главных тем на этой встрече в Вене жаркими июльскими днями 1961 года.

Хрущев вел беседу наступательно и даже агрессивно. В обычной эмоциональной манере, жестикулируя, он говорил:

— Или мы вместе подписываем мирный договор, признающий существование двух Германий, или СССР подпишет сепаратный договор с ГДР. Имейте в виду, что в таком случае оккупационные права западных держав в Западном Берлине перестанут действовать, а доступ туда будет контролировать ГДР. Любые попытки Запада вмешаться могут привести к войне.

Канцлер был убежден, что Хрущев не намеревался доводить дело до войны. Он блефовал, надеясь сломить малоопытного президента. Действия советского лидера действительно обескуражили Кеннеди, но не вывели за границы разумного. Американский президент предложил отложить пока решение германского вопроса и не нарушать существовавшее равновесие сил.

Хрущев не согласился. Кеннеди уехал из Вены и стал готовиться к дальнейшей конфронтации. Обе стороны поставили во главе своих войск в Германии боевых военачальников: генерала Клейя и маршала Конева.

Карибский кризис 1962 года изменил мнение Аденауэра о Кеннеди. Рассеялись его опасения, что тот окажется мягким и уступчивым, что Хрущев сможет переиграть американца.

Канцлер в очередной раз встретился со Смирновым и предложил заключить соглашение о гражданском мире: в течение десяти лет в германских делах все остается как есть сейчас; державы сосредоточат внимание на решении проблем разрядки и разоружения.

— Пусть германские дела, — сказал Аденауэр, — не мешают налаживать мирные отношения между Западом и Востоком. Да и в самой Германии обстановка может измениться к лучшему.

Смирнов ничего не ответил. Он понимал разумность предложений канцлера, но Москва требовала постоянно оказывать нажим на правительство ФРГ с целью реализации советских инициатив.

Идею о десятилетнем перемирии Аденауэр высказал также Кеннеди и получил его принципиальное одобрение. Однако на переговорах с советскими представителями американцы этот вопрос не затрагивали.

Выдержка, проявленная Аденауэром в связи с советским наступлением, дала свои плоды. В январе 1963 года Хрущев заявил, что заключение мирного договора с германскими государствами — дело неактуальное. Несколько раньше были сняты и ультимативные требования по статусу Западного Берлина. А весной 1963 года кремлевский лидер заявил о готовности посетить Бонн и обсудить с Аденауэром германские проблемы. Кеннеди на запрос из Бонна посоветовал канцлеру пойти на такую встречу. И тем не менее Аденауэр отказался: она не дала бы реальных результатов и лишь принесла лишний политический капитал Москве. К тому же у Аденауэра крепла личная неприязнь к Хрущеву. Сам холодный и сдержанный, он не воспринимал невыдержанности Хрущева, его бестактности, дикого темперамента и непредсказуемости поведения. Не забывал он и о публичных оскорблениях, которые нередко наносил ему советский диктатор.

Решение Аденауэра нашло поддержку как в собственной партии, так и у оппозиции. Социал-демократы демонстрировали теперь общность внешнеполитических позиций.

Они были разными во многом. Немецкий бюргер из простых и французский аристократ с вековой родословной. Европеист, видевший благо для своей страны в единении с другими народами, и националист, не признававший ничего наднационального. Сухой, холодный, невозмутимый и немногословный немец и экспансивный, горячий, подчас взрывной и велеречивый француз.

И тем не менее они симпатизировали друг другу. Оба взошли на европейский Олимп как личности сильные, хорошо знающие свои цели и возможности. Политики крупного масштаба обычно с уважением относятся к тому, в ком чувствуют силу и решимость. Канцлера Аденауэра и генерала де Голля объединяло общее, глубоко осознаваемое стремление — закрепить и сделать необратимым историческое примирение их стран, призванное обеспечить спокойствие на европейском континенте. Конечно, будут политические расхождения, несовпадение интересов. Но останется глобальный, определяющий принцип: германцы и галлы дополняют друг друга. Им пора навсегда перестать растрачивать силы на изнурительное противоборство.

Аденауэр понимал, сколь высоки горы ненависти, отчуждения и недоверия, возникшие между Германией и окружавшими ее странами по вине Гитлера и покорившегося ему немецкого народа. Только Франция могла срыть эти горы, протянув руку мира исконному врагу. Де Голль верил, что именно Аденауэр способен повести свою страну по одной дороге и рядом с Францией, что именно он желает этого сильнее других, ибо знает цену поддержки Федеративной Республики со стороны Франции. Аденауэр проявлял себя мудрым и настойчивым политиком. Ему удавалось поддерживать политическое равновесие в стране, построенной на развалинах, и маневрировать так, чтобы ни угроза с Востока, ни протекционистские побуждения с Запада не разрушили молодую государственность.

Победу де Голля на выборах в 1958 году (его партия получила 150 мест в Национальном собрании) и поражение коммунистов (всего лишь десять депутатских мандатов) Аденауэр расценил как новую французскую революцию с большим положительным значением.

Де Голль вторично пришел к власти тогда, когда весь мир признал «немецкое чудо», а Черчилль уже назвал Аденауэра самым мудрым немцем после Бисмарка. Генерал по достоинству оценивал экономическую мощь Федеративной Республики, вдвое превосходившую французскую, государственную стабильность ФРГ. Но видел и ее политические слабости, вызванные проигранной войной и расколом Германии. Аденауэр надеялся на поддержку Франции в германских делах. Де Голль рассчитывал с помощью немецкого соседа укрепить ведущие позиции Франции на западе европейского континента. Канцлер опасался сговора американцев и англичан за счет немцев. Генерал поддерживал канцлера, подчас нарочито демонстрируя независимость Франции от американской и английской политики.

Они стали союзниками и установили тесные личные контакты. Но различие в подходах к ряду крупных политических проблем сохранялось. Де Голль, например, считал справедливым послевоенное урегулирование и часто высказывался против какого-либо пересмотра границ, установленных после поражения нацистской Германии. Линия по Одеру — Нейсе была для него окончательной[4].

Аденауэр, как и многие в ХДС/ХСС и других партиях, рассматривал Ялтинские и Потсдамские решения как временные. Не признавал отторжение немецких территорий в пользу Советского Союза, Польши и Чехословакии. Влиятельные союзы перемещенных немцев постоянно требовали возврата утраченных земель. Канцлер не мог не считаться с ними, хотя бы потому, что они давали ему и его партии миллионы голосов на выборах. Он не признавал существующие границы. Публично говорил об этом. Но здравый смысл ему подсказывал, что вопрос о границах может стоять лишь в пропагандистском плане. Реально здесь нет перспектив. Немцев не поддержит никто из западных союзников. Восточноевропейские же страны не пойдут даже на обсуждение проблемы, не говоря уже о каких-либо компромиссах.