Удрученный Олленхауэр доложил Правлению СДПГ о беседе с советским руководителем. Решили незамедлительно послать в Москву членов Правления Шмидта и Эрлера для уточнения советской позиции. Вернулись они ни с чем. Хрущев принял социал-демократов и сказал, что никто в мире не заинтересован в воссоединении Германии и не думает о нем. Если СДПГ придет к власти, пусть не рассчитывает, что Москва изменит свою позицию.

Советское руководство полностью поддерживало платформу ГДР: существуют два немецких государства с различными социально-экономическими системами, объединение их невозможно. Вскоре Восточный Берлин провозгласит существование двух немецких наций, и Москва признает подобный абсурд.

Через год после опубликования германского плана руководство СДПГ отказалось от него. Социал-демократы перестали выступать по вопросам воссоединения. Постепенно они сместили акцент на необходимость укрепления западных союзов, на верность ФРГ договорам и союзническим обязательствам. Появился и такой мотив: ХДС/ХСС и СДПГ могут договориться о совместной политике. Дело шло к полной сдаче позиций социал-демократами.

И она была зафиксирована 30 июня 1960 года. В этот день в бундестаге проходили дебаты по внешней политике правительства. В скучной речи министр иностранных дел Брентано обосновывал то, что правительство проводило уже давно: укрепление позиций Федеративной Республики в НАТО, наращивание военного потенциала, борьба с позиции силы против экспансии с Востока.

На трибуну вышел заместитель председателя СДПГ Герберт Венер. Долгие годы он работал в Москве в аппарате Коминтерна, чудом избежал сталинских репрессий и примкнул к социал-демократам в военные годы в эмиграции. Вскоре стал одним из их лидеров. Мрачноватый и молчаливый, он умел действовать быстро и решительно.

Именно Венеру и предстояло подписать капитуляцию. Он заявил о согласии СДПГ с политическим курсом канцлера Аденауэра и его правительства и готовности разработать совместную политическую линию.

Аденауэр спокойно сидел на своем месте. Однако за видимым равнодушием скрывалось глубокое удовлетворение: свершилось то, чего он ждал много лет. Оппозиция признала его правоту и свое поражение. Она переходила на позиции, которые он занимал уже второе десятилетие.

На скамьях ХДС/ХСС царило оживление. В адрес социал-демократов неслись унизительные реплики. Барон Гутенберг выкрикнул:

— Хватит нам вашей расплывчивости, твердо скажите, что вы поддерживаете в нашей политике!

Венер глубоко вздохнул. Он решил испить чашу до конца:

— Мы поддерживаем участие Федеративной Республики в НАТО. Мы одобряем военные мероприятия, проводимые правительством. Мы готовы содействовать укреплению бундесвера и оснащению его современным оружием. Мы за прочный союз с Соединенными Штатами и другими западными странами.

Канцлер вернулся в Рёндорф в прекрасном настроении. Включил бравурную музыку, любовался картинами. На 85-м году жизни он не чувствовал физической усталости. Рождались новые идеи, обдумывались пути их реализации.

…В воскресенье 13 августа 1961 года в 4 часа 30 минут утра в Рёндорфе раздался телефонный звонок. Взволнованный Глобке сообщил Аденауэру, что за ночь вокруг Западного Берлина построили стену.

— Какую стену? — удивился Аденауэр.

— Самую настоящую, из бетона.

Канцлер больше не спал. В обычное время отправился в церковь. Звонили министры и настаивали на его немедленном вылете в Берлин. Аденауэр размышлял: демонстративная поездка ничего не даст, может лишь спровоцировать выступление населения и кровопролитие, союзники на острый конфликт с Советским Союзом не пойдут.

На следующий день канцлер выступил по телевидению и призвал немцев к спокойствию. А еще через день дал в бундестаге оценку действий ГДР и Советского Союза в Берлине, расценив их как антигуманную акцию, наносящую ущерб разрядке международной напряженности. Социал-демократы полностью поддержали Аденауэра.

Совещаясь с ближайшими сотрудниками, Аденауэр призвал не терять самообладание и не впадать в панику.

— Разумеется, — вслух размышлял он, — в тактическом плане ГДР кое-что выиграла: закрыла возможность бегства на Запад. Но она в то же время показала банкротство системы, которая претендовала на историческое превосходство, на то, чтобы стать прообразом будущего Германии. Теперь каждому ясно: социализм в Германии проиграл соревнование с капитализмом.

— Не к тому ли идет и противостояние в мировом масштабе? — бросил кто-то реплику.

— Возможно, возможно…

Три дня спустя после постройки Берлинской стены Аденауэр принимал советского посла Смирнова. Он выразил сожаление, что события в Берлине приняли столь неожиданный оборот. Но сделал это формально, без нажима и эмоций. Посол поспешил заверить, что берлинские мероприятия не имеют целью ущемить интересы Федеративной Республики. В коммюнике о встрече подчеркнули: правительство Федеративной Республики не предпримет какие-либо шаги, которые могли бы ухудшить отношения с Советским Союзом и осложнить международное положение.

В Берлине Аденауэр появился лишь 22 августа, когда страсти несколько поутихли. Встретили его там довольно прохладно.

Министерство иностранных дел предложило предпринять демонстрацию и отозвать из Москвы немецкого посла Кролля. Канцлер не согласился. Он обдумывал меры по удержанию западных союзников от уступок Советскому Союзу. По его мнению, они могли бы лишь усилить экспансионистские устремления Хрущева.

Москва же развивала наступление на «германском фронте»: нельзя откладывать на длительное время принятие решений, нужно заключать мирный договор с обоими германскими государствами и налаживать с ними нормальные отношения.

В Бонне получили срочную телеграмму из Вашингтона. Государственный секретарь Дин Раек намеревался встретиться с Громыко и внести ряд предложений:

заключить пакт о ненападении между НАТО и Варшавским договором;

достигнуть договоренности между супердержавами о нераспространении ядерного оружия;

образовать постоянную комиссию по германским делам на уровне заместителей министров иностранных дел держав-победителей;

создать международную администрацию для регулирования транспортных связей с Берлином.

Глобке принес Аденауэру телеграмму из Вашингтона и обратил его внимание на то, что американцы просят высказать свои соображения в течение 24 часов. К вечеру Глобке вновь напомнил канцлеру об ответе. Но тот, ничего не сказав, уехал в Рёндорф.

На следующий день Глобке не на шутку встревожился. Истекало время, указанное американцами. Наконец его вызвал канцлер.

— Ответа не будет, — сказал Аденауэр. — И, пожалуйста, не волнуйтесь, господин статс-секретарь.

Канцлер не одобрял намерений американцев, но и возражать не хотел. Он исходил из того, что договоренность между США и СССР достигнута не будет. Во всяком случае, лично он не согласится ни с каким решением, предусматривающим признание ГДР.